Сергей Шаргунов - Катаев. Погоня за вечной весной

— А кто ж спорит».

Но как бы то ни было, для меня бесспорно другое: своим романом Катаеву удалось показать настоящий советский и русский патриотизм — в ненависти к захватчикам, в жертвенности, в праздновании освобождения.

Он передал проснувшееся в людях чувство родной почвы и животворной связи с былым…

В конце книги Бачей едут в метро, и черный туннель напоминает катакомбы. Выходят из вагона на новой станции «Новокузнецкая», открытой во время войны: «Петя увидел на сияющей стене ряд темных бронзовых барельефов, где среди шлемов, мечей и знамен в грозном сиянии славы строго и мужественно рисовались чеканные профили наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова»…

На этой станции Катаев с сыном, задрав головы, любовались мозаичными оптимистическими картинами Александра Дейнеки (с которым Валентин Петрович приятельствовал; как-то после ночной попойки в мастерской тот подарил ему свою картину «Коровы» — небольшое стадо под розовой луной).

Однажды, спустя много-много лет, Павел Катаев шел через «пестрый» зал ЦДЛ с отцом, вдруг потерял его, а оглянувшись, увидел, что тот стоит возле столика, а кто-то «с пьяным лицом» схватил его за руку.

«Сквозь буфетный шум до меня донеслось глухое восклицание, обращенное к отцу:

— Валя, прости!

И некто в темном, не отпуская папиной руки, сполз со стула и оказался перед отцом на коленях.

Не будь я сам свидетелем, эту быстротечную сценку можно было бы посчитать нелепой выдумкой.

— Да ладно, ладно… — приговаривал отец, делая деликатные попытки освободиться».

Это был Бубеннов.

Летом 1949 года Эстер повезла детей в Сочи в санаторий «Правда». Туда приехал глава семейства. Здесь же отдыхала Лиля Брик с Катаняном, наигранно любезничавшая с Катаевым. Потом поехали в Одессу.

Еще в 1944-м он написал, тоскуя по далекому пространству и удалявшемуся времени:

«Пулечка, поэдем в Одэссу?» — манерничала Женя. И вот, пулечка повез. Залитые солнцем драгоценные виноградники. Друзья — осколки прошлого, гимназический товарищ Боря… Вышли на баркасе в море за скумбрией, которую так любил (но именно горячего копчения). Будаки, Днестровский лиман, куда маленького Валю вывозили, когда еще была жива мама… Древняя крепость Аккерман, к которой он на паровом катере сбежал десятилетним гимназистом…

Павлик простудился, его оставили в гостинице, а остальные отправились в тесную мглу «катакомб». Эстер и Женя вернулись оттуда подавленные.

На следующий год — поездка в Крым, в Коктебель. По только что открывшейся магистрали. Идея Катаева! Он рядом с шофером, дядей Сашей, а сзади Эстер, дети, их двоюродная сестра Инна в белом кабриолете «победа» с открывающимся брезентовым верхом.

Машина была новенькая. Синий катаевский «форд» реквизировали «для нужд фронта». В нем по Москве ездил генерал-интендант. После войны машину вернули, но уже без нарядной обивки. В Большом театре, рассказывал Катаев байку в излюбленной манере, он встретил жену генерала в платье из этого материала. Потом появился трофейный «мерседес-бенц». А теперь — «победа».

Из путешествия в 1951-м в журнале «Знамя» получилась «Поездка на юг» (главред «Нового мира» Твардовский не взял) — восхищенный отчет о стране, отстраивавшейся после войны. Но главное в этом тексте, кроме всякой, в том числе семейной «открыточности», как всегда, путешествие в глубины памяти, к тому, что действительно важно и интересно. А самые нежные слова, пожалуй, про Новомосковск, где до этого Катаев не был ни разу: там в конце XIX века располагался полк с его дедом полковником Иваном Елисеевичем Бачеем и венчались его родители. «Мне почему-то вдруг представились две обожженные венчальные свечи с атласными бантами… Я почувствовал сильнейшее волнение. Одновременно я ощутил себя и стариком, и каким-то странным существом, еще не появившимся на свет». Он стоит у старинного собора и спрашивает себя: не на этих ли ступенях стояли новобрачные?

Катаев делился с Чуковским в переделкинском малиннике: «Павлик у меня все время будет говорить: “У меня есть идея!” А Женя будет на все смотреть с точки зрения учебника географии. И всем будет хотеться мороженого. Всю дорогу. “Вот в Туле купим”. “Вот в Харькове”. И только в Москве на обратном пути купили наконец мороженое». Все так. Но еще очерк открывался и закрывался ассоциацией с картиной Федора Шурпина «Утро нашей Родины». Это полотно, выехав из Москвы, возбужденно вспоминали дети. И о нем же восклицала Эстер на обратном пути в тех же местах, где еще лес и поле, но откуда уже видны сказочные сталинские высотки: «Полз трактор. Летел пассажирский самолет. Человек в белом кителе, с плащом, переброшенным через руку, смотрит, немного прищурясь, вдаль».

Очерк встретили недоброжелательно. В «Литературной газете» Катаева отчитал начинающий литератор Владимир Огнев — опираясь на возмущенные «письма в редакцию», обвинил в потребительстве, эстетстве, равнодушии к «стройкам коммунизма»: «“Зеркальные пуговки” путевого указателя, вспыхнув под светом направленных на них фар, тут же гаснут. Их холодный блеск недолговечен».

А Катаев плыл по широкой парной реке жизни, сладко жмурясь, будто и не замечая нападок, большой, гладкий, невозмутимый…

В ноябре 1951 года в «Правде» вышла редакционная статья «Против рецидивов антипатриотических взглядов в литературной критике», обличавшая литературоведа Абрама Гурвича за «принижение русской классики» (он в свою очередь поносил до этого и «Домик», и «Флаг» Катаева). В ЦДЛ устроили открытое собрание писателей. В основном ругали «Новый мир», печатавший «космополита». Каялся главред Твардовский. Катаев на собрание явился, член редколлегии все-таки, но поэтично заявив о «шаткой линии» журнала, свел весь разговор к поэзии. Назвал «плохими, несовременными» стихи Асеева (бумеранг обидчику) и пожурил Тарасенкова, отрицательно рецензировавшего в журнале «хорошие стихи» Тихонова.

Поездки в Коктебель на автомобиле продолжились летом 1952-го и 1953-го, дети ждали Крыма весь год и до одури наслаждались морем.

Учиться ленились, но легко исправляли «двойки» на «пятерки».

Катаев не бил детей, вернее, несколько раз пытался: сына — ремнем, дочь — подвернувшимися прыгалками, но немедленно прекращал из-за их душераздирающих воплей. Однажды, когда с сестрой носились по квартире, Павлик запустил в обидчицу тапком и попал в окно.