Руфь Рома - Повесть и рассказы

Мама заведовала одним из самых больших детских домов в городе. Она всегда приходила домой усталая, и, наверное, ее раздражали уклончивые глаза Лены, молчаливые вздохи, усмешки и нетерпимость к замечаниям.

Через деревянную завитушку я вижу, как мама садится на диван, устало вытянув ноги.

— Что с тобой, Лена? — спрашивает мама. — Может быть, ты нездорова?

— Нет, я здорова, — отвечает Лена, немного поворачиваясь к маме и глядя вниз.

— Тогда перестань страдать.

— Я не страдаю.

— Почему же у тебя всегда такой вид?

Лена молчит и смотрит в окно. Она следит за пролетающей вороной.

— Садись со мной, Лена, давай поговорим.

Мама сажает Лену на диван рядом с собой и смотрит на нее, не зная, как подступиться.

— Что же мне делать? — спрашивает мама, тревожно глядя на Лену. — Разве тебе нравятся такие отношения? Подумай о папе. Его это очень огорчает.

Лена молчит, подбородок ее упрямо прижат к шее.

— Лена, будь со мной откровенна, — мягко говорит мама. — Может быть, ты хочешь мне что-нибудь сказать? Может быть, я слишком занята, чего-то не замечаю? Конечно, с младшими я бываю больше, чем с тобой.

Лена все молчит и перебирает тонкими пальцами косу.

— Лена, — снова начинает мама, — тебе девятнадцать лет, и ты должна понять меня. Я вышла замуж за вашего отца, потому что любила его. Я знала, что мне будет трудно, но я поняла, что нужна вам, и пришла с чистым сердцем, с желанием заменить вам мать. Я рассчитывала на тебя, думала, что ты поможешь мне воспитывать твоих сестер. А свою новую сестру ты любишь? — неожиданно спрашивает мама.

— Да, очень, — говорит Лена, — она похожа на папу.

— А если бы она не была похожа на папу, ты бы ее не любила?

— Любила бы, — говорит Лена, помолчав.

— Зачем же ты сказала мне это?

— Просто так, — отвечает Лена и опять отводит глаза.

Мама сдвигает безымянным пальцем крошки на невытертой клеенке стола в узкую бороздку.

Я думаю за шкафом: «Лена, зачем ты всегда обижаешь маму!» — а мама говорит:

— Может быть, мне надо было уйти с работы, но я не могу, Лена. Это дело моей жизни. Дети пришли в детдом после двух войн. Многих подобрали на улице. Почти все потеряли родителей. Среди них были девочки, похожие на деревенских старух: мудрые, невежественные и недоверчивые. Надо было вернуть им детство, здоровье. Сколько труда, Лена, сколько сил! Посмотри на них сейчас — они всегда заняты, учатся, работают в мастерских, веселые, поют. Младшие называют меня «мама». Скажи мне, Лена, может быть, я тебя чем-нибудь обидела?

Лена молчит. Я знаю, почему она молчит. Она не может сейчас сказать маме те обидные, несправедливые слова. Те слова, что говорит о ней мне, упрекая меня в вероломстве.

Она молчит, но я чувствую, что если мама еще поговорит с ней так же ласково, не будет торопиться, как всегда, то Лена не сможет удержаться в своем замкнутом молчании. «Ну, Лена, Лена, — думаю я, балансируя на чемоданах, — ну, скажи: «Ты хорошая. Я знаю, ты любишь нас. Я была не права. Прости меня».

Но Лена молчит. Она смотрит на маму растроганно, доверчиво и готова заплакать. Мама не видит этого. Она видит горку крошек, собранную ка клеенке. «Мама, посмотри на Лену, — опять думаю я изо всех сил. — Скажи ей еще что-нибудь по-хорошему».

Мама встает и говорит резким голосом, от которого Лена вздрагивает и испуганно замирает:

— Значит, ты, как всегда, не хочешь со мной разговаривать? Вот что, Лена, насильно мил не будешь. Мне трудно с тобой. В доме еще трое младших. Мне нужно думать о них. Если тебе не нравится мой дом — уходи. Но пока ты живешь здесь, изволь относиться ко мне с уважением. Поняла?

«Мама, это несправедливо. Ужасно несправедливо. Лена учится. Она должна кончить университет. Все это ты говоришь, чтобы обидеть. Это не только твой дом, это наш дом».

Мысли бегут у меня в голове, и мне кажется, что под потолком собираются темные, тяжелые тучи…

Сестра молчит, опустив голову. Потом медленно поднимает ресницы и смотрит на маму. В глазах у Лены угрюмый, насмешливый упрек.

Тут подо мной с грохотом рассыпаются чемоданы. Я падаю. Мама бросается ко мне. Лена убегает в свою комнату. В дверь звонят, она не заперта. Я слышу голос кастелянши детдома Синицыной.

— Софья Петровна, — кричит она, — опять шести простынь не хватает! Что же это будет?

— Работать надо как следует, — говорит мама, вытаскивая меня из-за шкафа, — внимательно надо работать, вот и все. Как ты там очутилась?

— Я читала, — отвечаю я, потирая колени.

— Как так «вот и все»? — обиженно повизгивая, вопит кастелянша. Она очень близорука. Брови ее неаккуратно подведены: две бледненькие — свои и повыше — черные, как пиявки, мрачные брови, заползающие на виски. Все четыре поднимаются и прячутся под завитой прозрачный клок волос на лбу. — Как это «вот и все»? Да я все равно как свое берегу, а вы…

— Вот я и думаю, что как свое. А я вам предлагаю, чтобы вы относились к вверенному вам имуществу как к государственному. Вы меня поняли?

— Что вы хотите сказать подобными словами?

— Тина, выйди, — говорит мама.

Я ухожу за шкаф и начинаю собирать по листкам «Графа Монте-Кристо».

— Значит, вы не поняли моих слов? — обращается мама к Синицыной. — Тогда я скажу яснее. Чтобы завтра же были простыни. Если они окажутся на месте сегодня вечером — еще лучше. Я не позволю обкрадывать детей.

— Нехорошо вам, Софья Петровна! — завывает Синицына. — Очень даже некрасиво с вашей стороны на меня такие подозрения…

— Хорошо, тогда я обращусь в милицию, — говорит мама спокойно и собирается уйти из комнаты.

Я не понимаю, как мама может быть такой жестокой. Мне жалко Синицыну. Ее нос блестит, как намазанный жиром. Плечи подняты, глазки растерянно щурятся. Я вспоминаю, что такое же выражение лица было у моего соседа по парте, Бобки Щепоткина, когда он клал мой ножичек себе в карман и встретился со мной глазами. Мне было тогда так стыдно, будто это я украла. Теперь Синицына была чем-то похожа на Бобку — так же растерянно кривила рот. Было непонятно, собирается она улыбнуться или заплакать.

— Погодите, Софья Петровна! — опять визжит Синицына. — Зачем же сразу такие репрессии применять? Поищем, посмотрим среди себя. Может быть, найдутся простыни. Кому они нужные?

Она разводит руками и смотрит по сторонам, как будто в комнате много народу.

— И чтобы это было в последний раз, — говорит мама. — Я уважаю ваш возраст и поэтому не расстаюсь с вами немедленно.

Я закрываю за Синицыной дверь, но кастелянша задерживается на пороге. Она говорит, склонив голову набок и глядя на меня слезливыми треугольными глазками:

— Жалко мне вас. Бедные вы сиротки. Трудно с такой мачехой. Во все проникнет и на все перстом укажет.