Руфь Рома - Повесть и рассказы

Мы побежали за кулисы, чтобы снова начать спектакль.

Зал быстро заполнился, и все стали терпеливо ждать прихода товарищей. Они вошли один за другим, смущенные и улыбающиеся.

— Ура-а-а-а! — стоя, кричала наша публика. И мы кричали тоже.

Что это был за спектакль! Что за радость была играть его!

В первом ряду сидела команда вернувшейся подлодки. Изжелта-бледные матросы хохотали, и с ними хохотал, качаясь, весь зал.

А Райкин вспоминал все новые и новые свои сценки, монологи, песенки, стараясь развеселить людей, которые победили смерть.

1968

Двадцатого утром выехали из Омска в девять часов утра на четырех такси, в которых разместились актеры, автобусе и грузовой машине, которая везла декорации. Ехали мы за 170 км от Омска в «Русскую Поляну», центр целой группы совхозов, расположившихся на целине. Я ехала в машине, где сидели Новиков, Наташа — помреж, и Райкин — рядом с шофером. Наш шофер, остроглазый, приземистый человек в соломенной шляпе, оглядел нас быстрым внимательным взглядом и сказал:

— Ну, теперь хорошо поедем, только бы дождя не было, а то у меня покрышки совсем лысые — менять надо. Да тут и на новых покрышках в дождь не проедешь.

На последнем его слове ветровое стекло было забрызгано первыми каплями дождя, который начал настойчиво размачивать дорогу. Вступил в действие «закон стервозности» — этот неписаный закон, который знаком всем. Вот вы ждете автобуса, вы очень спешите, а его все нет и нет. Тогда вы решаете идти пешком; когда вы отходите, приходит автобус, вы бежите обратно, но он трогается. Вы приезжаете на юг в дождь и холод, а за день до вашего приезда кончился чудесный солнечный месяц.

Вот этот самый закон начал действовать еще с 15 августа, когда мы должны были в восемь утра уехать на целину, а накануне профессор нашел у Райкина крупозное воспаление легких и уложил его на пятый день в постель. Итак, мы выехали на целину 20-го. Мы волновались, будет ли все понятно колхозному зрителю и не придется ли менять программу ко второму спектаклю.

Дождь капал все настойчивее и упорно размачивал дорогу. Наш шофер, «фермер из Оклахомы», как мы его назвали, внезапно заговорил. Сначала он дружески предупредил, что напрасно мы думаем, что на целине будут с неба падать манны небесные. Мы его успокоили, заметив, что ничего подобного и не ждем. Помолчав, он рассказал нам, что он потомок поляков, высланных из Польши еще в прошлом веке за восстание.

— А сам я коренной сибиряк — они меня тут и родили. Вот, черт возьми, все сыплет и сыплет, — уж пролил бы сразу, а то только так, скоро вальс затанцуем. — Видимо испытывая потребность поделиться волновавшими его заботами, он рассказал нам о своих двух сыновьях: — Один вырос не знаем как — тихо, без лупки, сам сидит за своим столом, занимается и из школы пятерки носит. Сейчас в институте на втором курсе. Завтра должен из Москвы приехать. А второй — черт его знает в кого, и луплю его, и по-хорошему — ничего не помогает. Учительница в школу вызывает, такого наговорит — хоть стой, хоть падай!.. Ну, в кого он такой? А врет! Ну просто не знаю, чего с ним делать. Уж и мать ему говорит: побереги хоть свою шкуру, ведь никаких нерв не хватает тебя драть, — не помогает. Такой врун, такой хитрюга, ловчила… Ой, товарищи, не поворотить ли нам обратно, пока не поздно, — глядите, чего с дорогой делается!..

Но мы твердо решили ехать вперед.

— Ну, тогда, как говорится, бог по дороге, а черт стороной, съезжаем с профиля на обочину.

Действительно, по шоссе ехать стало невозможно. Машины виляли, скользили, мотались из стороны в сторону, и можно было легко свалиться в кювет. Кое-как через шесть часов добрались до клуба. Там уже тревожились, думая, что мы повернули обратно. Немного отдохнув, мы начали спектакль. Народу было полно, а к окнам прилипли расплющенные носы ребят.

Напрасны были наши волнения по поводу того, что не все будет понятно. Зрители точно и бурно реагировали на все смешное и грустное, и мы получили не меньшую радость, чем они.

Усталые после двух спектаклей, мы легли спать в местной гостинице — маленьком саманном домике из трех комнат.

Почти всю ночь лил дождь, и утром поселок, который, кстати, существует уже десять лет, стоял неуютный, без единого деревца, на раскисшей земле, под сырым небом. Люди, задрав брюки и юбки, прыгали как козлы в тщетной надежде почувствовать под ногами более сухое место. Все равно противная, как раскисшее мыло, грязь бесстрастно охватывала и засасывала все, что к ней прикасалось.

Она комьями лежала везде — в столовой, в клубе, в гостинице.

За десять лет — ни одной мощеной дороги в поселке. Десять лет люди покорно скачут по грязи после каждого дождя. А ведь в прошлом году здесь почти все ждали заявки на машины. Не любит людей хозяин «Русской Поляны».

Утром, в девять, мы тронулись в путь по неверной грязевой жиже. Впереди, кокетливо виляя задами, танцевали вальс машины. Наш шофер нащупал твердую полосу, и мы, разбрызгивая грязь, рванулись вперед, но вдруг машина истошно взвыла и, беспомощно качнувшись, остановилась… Шофер нам что-то пробормотал, но по знакомому ритму мы поняли, что он крепко ругнулся, затем сказал: «Давайте, ребята, тащить».

Открыв дверцу, мы опустили ноги на землю, но земля расступилась, и мы очутились по щиколотку в липкой, скользкой глине. Мокрый ветер шлепал нас по щекам, мы тянули машину. Мотор минорно ревел, тряпки грязи, величиной с блюдце, прочно наклеивались на наши пальто, но нам было не до этого — вечером в городе должен был состояться спектакль.

Вдруг «Победа» сдвинулась, и мы, радостно втащив внутрь наши ноги в пудовых грязевых галошах, тронулись дальше. Остальные машины совершенно исчезли из виду.

— Ничего, они нас наверстают, — сказал шофер, яростно ворочая рулем, чтобы удержать машину от постоянной тенденции ехать поперек дороги. — Нет, на профиль я не поеду — сразу очутимся в кювете с головой в руках. Что делать будем?.. Куда ты! — завопил он, осаживая машину, как норовистую лошадь. — Вот так твою, господи, прости, чуть в яму не влетели!

И в открытое окно в лицо Герману Новикову полетели брызги густой грязи, и он превратился в рябого негра с веселыми синими глазами. Это было так смешно, что километра три мы неудержимо хохотали, но вдруг машина ткнулась во что-то, подскочила, остановилась, и мы уже без всякого приглашения вышли в жидкую, чавкающую грязь.

— Давай поднимай передок! — кричит мне в азарте маленький шофер, сдвигая двумя грязными пальцами свою шляпу на затылок, потом, взглянув на меня, добавляет: — Ах, черт возьми! Насажал бабов! Нажимай, да не очень газуй! — командует он Аркадию, севшему за руль.