Евгений Матонин - Яков Блюмкин: Ошибка резидента

Вскоре в Париже были получены английские визы, дающие право въезда в Палестину для «Прыгуна» и «Двойки», а также для самого «Султанова». Штивельманы уехали в Иерусалим.

Каждое новое проникновение в Палестину считалось немалым успехом в советской разведке. Преемник Блюмкина на посту резидента в Константинополе, а позже — невозвращенец Георгий Агабеков вспоминал, что англичане очень внимательно отслеживали всех прибывающих в их ближневосточные владения. Между тем работе в Палестине Москва придавала очень большое значение. «Эта страна, — писал Агабеков, — представлялась нам пунктом, откуда можно вести разведывательную и революционную работу во всех странах…»

По словам Агабекова, до Блюмкина у ОГПУ были четыре агента в Палестине (в основном в Яффе), и каждый месяц каждому из них посылали тысячу долларов в качестве жалованья и на оперативные расходы. Фамилий этих агентов Агабеков не знал — они проходили под номерами и условными кличками.

Как утверждает Агабеков, одной из задач Блюмкина в Палестине было выяснение вопроса об отношении палестинских евреев к англичанам и внутренние арабо-еврейские отношения. Агенты Блюмкина пересылали свои донесения резиденту советской разведки в Бейруте, и тот уже направлял их самому Блюмкину в Константинополь.

В Париже Блюмкин решил организовать себе еще одну «крышу» и договорился с палестинско-американским транспортным агентством Ллойда о том, что станет его представителем в Константинополе, Бомбее и Калькутте. Он обязался доставлять антикварные товары из Индии в Турцию, а обратно везти различные ритуальные еврейские одежды и другие предметы культа, которые будет ему поставлять фирма «Кауфман». Докладывая об этом «коммерческом проекте» в Москву, Блюмкин отмечал, что под флагом этого агентства «можно установить связи с индийским еврейством, общинами, раввинами и здесь найти элементы для будущей сети». Никаких денежных вложений, писал Блюмкин, не потребуется.

Впрочем, агентство Ллойда повело себя осторожно. Предварительно оно согласилось иметь дело с «купцом Султановым», но взяло паузу для сбора информации о нем.

О пребывании Блюмкина в Париже до сих пор ходят различные легенды. Бывший помощник Сталина Борис Бажанов в своих мемуарах утверждал, например, что Блюмкин приехал во Францию для того, чтобы убрать его — как «изменника и перебежчика». В ночь на 1 января 1928 года Бажанов и двоюродный брат Блюмкина Аркадий Максимов (Биргер), якобы приставленный для того, чтобы шпионить за Бажановым, сбежали в Персию. Оттуда, через Индию, они попали в Европу.

Как уверяет Бажанов, приехавший в Париж Блюмкин сначала нашел своего брата и завербовал его. Используя полученную от него информацию, чекисты будто бы организовали покушение на бывшего помощника Сталина, но у них вышла промашка, о которой они узнали далеко не сразу.

«Когда сам Блюмкин вернулся из Парижа в Москву и доложил, что организованное им на меня покушение удалось, — писал Бажанов, — (на самом деле, кажется, чекисты выбросили из поезда на ходу вместо меня по ошибке кого-то другого), Сталин широко распустил слух, что меня ликвидировали. Сделал это он из целей педагогических, чтобы другим неповадно было бежать: мы никогда не забываем, рука у нас длинная, и рано или поздно бежавшего она настигнет».

Что же касается Максимова, то, по его словам, в 1935 году он узнал из газет, что русский беженец Аркадий Максимов «то ли упал, то ли прыгнул с первой площадки Эйфелевой башни. Газета выражала предположение, что он покончил жизнь самоубийством. Это возможно, но все же тут для меня осталась некоторая загадка».

Вероятно, что в 1929 году в Париже чекисты действительно совершили попытку покушения на Бажанова. Знал он много, и, понятно, ни Сталину, ни другим советских лидерам не хотелось бы увидеть в западных газетах его рассказы о деятельности руководства СССР. Однако привлекать для устранения Бажанова Блюмкина было бы совершенно не логично и не практично. Зачем рисковать тщательно подготовленной легализацией советского резидента, имеющего совсем другие задачи? Для того чтобы «убрать» Бажанова, в распоряжении ОГПУ имелось достаточно подготовленных боевиков — как из числа советских, так и иностранных граждан.

Вместе с тем в Париже Блюмкин действительно занимался вербовкой. По крайней мере об одном таком случае известно, и это был вовсе не его двоюродный брат. Как писал сам Блюмкин, завербовал он «т. Шина, бывшего члена французской компартии, друга моего детства и юности». Николай Шин к тому времени имел уже французский паспорт и был профессором музыки. Блюмкин сообщал о нем в Москву:

«В лице Н. Хина (так в тексте. — Е. М.)… мы имеем человека, которого можем послать в пункты конечной цели хоть сейчас. Его данные: профессор музыки, французский подданный, знает в совершенстве французский язык, отлично — английский. Имеет паспорт на Сирию, Палестину, может беспрепятственно получить визу в страну „конечной цели“ и там осесть. В СССР — отец, сестра, брат. Образование — незаконченное высшее, политически достаточно квалифицирован. Технические данные — прекрасно знаком почти со всем миром, в особенности же с Африкой, где пробыл 5 лет, легко завязывает связи, очень общительный человек, может проникнуть в любую среду и привиться там».

В январе 1929 года Блюмкин с Шином отправились в Константинополь. Там Блюмкину предстояла встреча с курьером из Центра — помощником начальника Иностранного отдела ОГПУ Сергеем Вележевым. Блюмкин должен был отчитаться о проделанной работе и запросить согласие Москвы на зачисление Шина в состав резидентуры.

Вележев (он же «Жан») работу Блюмкина одобрил. Идея Блюмкина ввести в состав резидентуры Николая Шина также была одобрена. Впрочем, Вележев передал Блюмкину некоторые замечания «Старика», то есть Трилиссера. Он считал, что Блюмкин все-таки слишком увлекся коммерцией. По мнению Трилиссера, ему не следовало бы слишком выделяться — нужно изображать «торговца-середняка». И, наконец, он категорически запретил Блюмкину в будущем вступать в какие-либо контакты с советскими представителями за рубежом без специального разрешения, предупредив его через «Жана», что поиски резидента в Берлине были серьезной ошибкой «Живого».

Блюмкин свои ошибки признал. Он также просил передать Трилиссеру, что отношения с его подчиненными у него теперь нормальные и что монгольская история не прошла для него бесследно. «Жан» еще раз попросил Блюмкина быть осторожнее. В Константинополе, по его словам, множество эмигрантов и немало советских работников, так что кто-нибудь может узнать его на улице. А это будет равносильно провалу.