Евгений Матонин - Яков Блюмкин: Ошибка резидента

Но еще во время работы у Троцкого Блюмкин в очередной раз решил попробовать себя в качестве журналиста.

В начале апреля 1923 года вышел первый номер возобновленного иллюстрированного еженедельника «Огонек». Раньше, с 1899 по 1917 год, он издавался в Санкт-Петербурге в виде приложения к газете «Биржевые ведомости». После революции «Огонек» начал выходить уже как самостоятельный журнал. Его первым главным редактором стал известный журналист Михаил Кольцов.

«Гвоздем» первого номера нового «Огонька» стал большой очерк «День Троцкого», подписанный неким Я. Сущевским. Брат Кольцова, карикатурист Борис Ефимов в своих мемуарах утверждал, что за этим псевдонимом скрывался не кто иной, как Яков Блюмкин. По его словам, именно Блюмкин и принес этот очерк в «Огонек».

«Смотрел на него, конечно, с любопытством, — вспоминал Ефимов, — у него как будто на лбу было написано: „Я — тот самый Блюмкин, который убил графа Мирбаха!“ Он был весьма словоохотлив и подробно рассказывал, что недавно вернулся с Кавказа, где принимал участие в подавлении каких-то мятежей против советской власти. При этом выразился со смаком: „мы их там шлепнули, тысячи две“. (Я впервые тогда услышал этот залихватский термин „шлепнули“, означавший „расстреляли“.) (Здесь за давностью лет Борис Ефимов, похоже, смешал два события: „шлепать“ на Кавказе Блюмкин мог позже, когда работал в Закавказском ЧК, и, возможно, разговор об этом тоже состоялся позже. В марте же 1923 года Блюмкин мог рассказывать в редакции „Огонька“ что-то о своих персидских приключениях. — Е. М.)

По возвращении в Москву Блюмкин был принят на работу в секретариат Троцкого, тогда председателя Реввоенсовета Республики. Блюмкина, видимо, потянуло к литературной деятельности, и он пришел в редакцию „Огонька“ предложить очерк о работе этого секретариата. Как раз при мне редактор нового журнала, Кольцов, прочел очерк и сказал:

— Ну, что ж, мы это напечатаем. А как подписать? Вашей фамилией?

Блюмкин подумал.

— Нет, — сказал он, — пожалуй, как-нибудь иначе.

Кольцов оглянулся вокруг, и взгляд его упал на стоявший в углу несгораемый шкаф, на дверце которого была надпись „Сущевский завод“.

— Вас устроит подпись „Я. Сущевский“, товарищ Блюмкин?

Блюмкин согласился, и очерк под названием „День Троцкого“ за подписью „Я. Сущевский“ появился на страницах „Огонька“. Надо отдать справедливость Блюмкину — очерк написан бойко, образно, хорошим литературным языком».

Если все было так (а какие у нас основания не верить Ефимову?), то «День Троцкого» — самый солидный журналистский материал Блюмкина из всех известных к сегодняшнему дню. Зная график и манеру работы Троцкого, он имел возможность описать все это в очерке. И действительно, ему удалось довольно живо и свободно по тем временам показать некоторые весьма любопытные особенности повседневных занятий «вождя революции». По тексту чувствуется, что автор — не просто журналист, но человек с литературными амбициями. Вот лишь несколько цитат:

«Его рабочий день переваливает за восемь часов, и, по состоянию времени, день — ночью может быть еще в разгаре».

«На путях Николаевского вокзала отдыхает поезд Троцкого — революционный бродяга со скоростью тигра, покрывший не раз страну…»

«На его столе военная тактика гениального чудака и балагура Суворова познала книжное соседство с тактикой Маркса, чтобы прихотливым образом соединиться в голове одного человека, обслуживающей запросы, проблемы, тактику революции».

«Он диктует, шагая и бегая по кабинету, другие перепишут, педантически расставят запятые и двоеточия, подпишут, сдадут самокатчику, проследят судьбу пакета до конца».

«Читает с карандашом в руке, который держит как хирург зонд, подчеркивает, размечает, нумерует мысли авторов, ассоциирует, делает полемические замечания — и книга возвращается с его рабочего стола как препарированный труп».

«Кабинет Троцкого — это небоскреб мировой политики».

«Аппарат Троцкого состоит из простых, но всемогущих вещей — стенографиста, телефонного коммутатора и хорошего автомобиля — всего, что сокращает движение, содействует усилию экономить энергию».

«Так же как и Крапоткин (так в тексте. — Е.М.), Троцкий отдыхает или переходом к другой работе, или сменой темы и объектов, или в спорте… Иногда, очень устав, Троцкий охотится, бегает на лыжах, удит рыбу, играет в крокет и шахматы».

«Так работает Троцкий… универсальный человек, представляющий универсальное сосредоточие высоких человеческих интересов — вождь революции».

К очерку прилагались несколько любопытных фотографий, иллюстрирующих работу различных служб в ведомстве Троцкого. Особенный интерес вызывает та, на которой наркомвоенмор (под собственным портретом) позирует перед фотокамерой вместе с сотрудниками своего секретариата. Есть ли среди них сам Блюмкин? Во всяком случае, один человек похож на него, хотя утверждать трудно, учитывая невысокое качество полиграфии.

Очерк читали с большим любопытством. Михаил Кольцов был доволен. Однако в дальнейшем «День Троцкого» имел для него весьма неприятные последствия. В 1924 году, уже после смерти Ленина, его вызвал Сталин, который был генеральным секретарем ЦК. Борис Ефимов так передает рассказ брата об этой встрече:

«…Приезжаю я в ЦК, — продолжает брат, — поднимаюсь на пятый этаж, в Секретариат ЦК, и дверь мне почему-то открывает сам Сталин. Входим в кабинет, садимся, он мне говорит: „Вот что, товарищ Кольцов… Журнал ‘Огонек’ — неплохой журнал, живой. Но некоторые члены ЦК замечают в нем определенный сервилизм…“ „Сервилизм? — спрашивает Кольцов. — В чем это выражается?“ „Некоторые члены ЦК считают, — раздраженно продолжает Сталин, — что вы скоро будете печатать, по каким туалетам ходит Троцкий“.

Брат немного опешил, потому что Троцкий был тогда еще членом Политбюро, председателем Реввоенсовета и так далее. В общем, Троцкий был Троцкий. И такая откровенная грубость в его адрес была, на взгляд Кольцова, неуместна. Он стал оправдываться: „‘Огонек’ — массовый журнал, и мы считали своей обязанностью давать очерки о наших, так сказать, руководителях, вождях. Опубликовали ‘День Калинина’, дали очерк ‘День Рыкова’ и вот теперь ‘День Троцкого’. А недавно напечатали фотографию окна, через которое бежал товарищ Сталин, когда в подпольную бакинскую типографию нагрянула полиция“.