Валерий Шубинский - Азеф

Бурцев предложил на выбор места для встречи: Париж, Нанси, Бельгия, «в крайнем случае» Франкфурт-на-Майне. «Одно еще раз повторяю: ответ должен быть немедленным, или наши переговоры запоздают и не будут никогда возможны впредь» [338] Там же. С. 334. .

Сначала — о дальнейших действиях Азефа. Потом можем подумать о их мотивах.

Его ответ был стремителен.

«Предложение Ваше принято. Оно совпадает с моим давнишним желанием установить истину в моем деле. Я раз писал жене об этом моем желании, но я не получил ответа. (Бурцев знал об этом. — В. Ш.) …Свидание назначаю во Франкфурте-на-Майне. Мне, для моих личных дел, до свидания нужна неделя времени. Разумеется, и я Вам никакой „засады“ не устраиваю. Вы пишете, что имеете и впредь будете иметь обо мне полные сведения — так Вам вероятно известно, что я ни в каких сношениях с департаментом с 1909 года не состою; в газетах мне приходилось, с Ваших слов, обратное читать…» [339] Там же.

За неделю он действительно привел свои дела в порядок. Продал квартиру, Хедди отослал к матери. Завещал ей свои ценные бумаги. Застраховал на 50 тысяч франков (в пользу сыновей) свою жизнь.

15 августа в час дня он назначил встречу Бурцеву во Франкфурте, в кафе «Бристоль».

Бурцев оставил в Париже запечатанный пакет. В нем были письма от Азефа и записка, объясняющая, куда и зачем он едет. Вскрыть пакет он завещал в случае своей гибели или исчезновения.

Все это, в самом деле, напоминало свидание Холмса с Мориарти.

И вот…

«… Я стал искать глазами того, на свидание с кем я пришел. И вот в глубине зала, около одного столика, поднялась грузная фигура. Я не мог сразу не узнать Азефа. Да, это был он. Пробираясь между столиками, я шел прямо к нему.

Азеф обеими руками опирался о стол. Он как будто полустоял и от этого казался еще толще. Глаза исподлобья, испуганные, блуждающие — весь вид его был встревоженный, голову он несколько опустил. Он, очевидно, допускал возможность с моей стороны каких-то нападений».

А дальше… Дальше Бурцев подал Азефу руку, чего последний явно не ожидал. «Затем мы стали совершенно мирно беседовать».

В мирных беседах Азеф и его разоблачитель провели — в три приема — 10–12 часов. Говорил в основном Азеф. Излагал свою версию событий — человеку, от которого бессмысленно было скрывать главное в своей жизни. Если бы в то время уже существовали портативные звукозаписывающие устройства, мы имели бы мемуары Азефа. Увы, их нет.

Что Бурцев узнал от Азефа? Вероятно, именно после этих разговоров он отказался от версии о причастности Рачковского к убийству Плеве. Зато он узнал подробности «контракта» Азефа с Герасимовым. Узнал, как и кого выдал Азеф в 1907–1908 годах и что утаил от охранки. Об этом провокатору говорить было неприятно. Если чего-то он стыдился, то именно этого периода своей деятельности. Он утверждал, что «случайно упомянул имя Распутиной» в разговоре с Герасимовым. Едва ли это было так.

В промежутках «Холмс» и «Мориарти» гуляли по городу, обедали вместе… Оказалось, между прочим, что Азеф вегетарианец.

Эти разговоры должны были стать подготовкой к суду над Азефом в Париже. Он говорил, что готов к смерти, но «не хочет умереть, не рассказавши правды». Не передавши правды о себе сыновьям. Он надеялся, что вся правда о нем заставит их «хоть немножко иначе посмотреть на отца».

Бурцев был убежден, что суд состоится.

Переписка между ним и Азефом продолжалась.

Азеф изложил условия суда. Они были такими же, как в письме 1910 года. Он просил о присутствии на суде Любови Григорьевны, но не настаивал на этом. Просил об участии (возможно, в качестве одного из судей) Бурцева.

«Я совершенно подчиняюсь решению, которое вынесет суд, вплоть до смертной казни. В этом случае я ставлю следующее условие:

Суд должен свой приговор объявить, и я его приведу в исполнение сам в 24 часа, время, которое мне нужно для предсмертных писем, и может быть, Л. Гр. мне даст свидание с моими детьми. Само собой разумеется, эти 24 часа меня держат арестованным…

Протоколы суда, в случае смертного приговора, должны быть напечатаны немедленно за подписью всех судей и В. Л. Бурцева. В случае другого приговора по обоюдному согласию печатаются или не печатаются приговоры…» [340] Письма Азефа. С. 187–188.

Какова была реакция эсеров?

Едва ли Любовь Григорьевна пошла бы на суд над бывшим мужем и тем более предоставила бы ему свидание с детьми. Азеф не знал, что Володю после разоблачения отца вынули из петли. Какие уж тут встречи… [341] Владимир Менкин (теперь он звался так) и много лет спустя, уже взрослым человеком, не мог пережить потрясения — считал себя не вправе заводить детей, чтобы не передать им «дурную кровь». С 1913 года жена и дети Азефа жили в Америке. С 1920-х годов их следы теряются. Лишь в 1959 году в одной из нью-йоркских русских газет появилось сообщение о смерти Л. Г. Менкиной.

Впрочем, и суда никакого состояться не могло. То есть старые товарищи, «бывшие товарищи», к которым Азеф апеллировал, Савинков и Чернов — они этого суда хотели. Для них это была последняя возможность разобраться со своей оскверненной и обесчещенной молодостью. Но в партии они уже были никем (им еще довелось пережить свой короткий звездный час в дни Февральской революции, но это потом). Новые лидеры, Фондаминский [342] На всякий случай напоминаю, что Илья Исидорович Фондаминский — святой Константинопольской православной церкви. Впереди у него была совсем другая жизнь, в которой состоялись переход в православие и практически добровольная гибель в Освенциме — «с евреями, но христианином». Но пока что перед нами Фондаминский-политик, с той долей циничного прагматизма, которая каждому политику присуща. и другие, меньше всего хотели вспоминать про Азефа. Теоретически его полагалось убить без суда и следствия. Но попробуй убей без суда человека, который суда требует и готов принять смертный приговор!

Азеф дал своим потенциальным судьям три месяца, до 3 декабря 1912 года. «Если до этого времени решение вопроса о суде не будет опубликовано, я не считаю себя обязанным своим теперешним предложением».

Опубликовано не было.

Азеф вернулся к жизни биржевого маклера, купил новую квартиру, воссоединился с Хедди.

Ни один из биографов Азефа (Никольский, Алданов, Прайсман) не допускает его, в этой истории, искренность. В общем и целом они одинаково представляют себе Азефов план: потребовать суда, чтобы исключить бессудное убийство… Так всё и получилось. Эсеры повели себя именно таким образом, как и рассчитывал их бывший товарищ.

Даже если так, это был поступок смелого человека. Смелого игрока. Смелого негодяя. Не бежать от опасности в «Новую Зеландию», а пойти ей навстречу. Ведь эсеры могли согласиться на суд. И трудно себе представить, какая демагогия могла бы защитить Азефа от принудительного самоубийства, от, так сказать, «шелкового шнурка».