Валерий Шубинский - Азеф

Сам Гершуни прибавляет, что для подкрепления сил после капустной бочки ему была дана с собой «бутылка вина с эфиром». Интересная и разнообразная жизнь была у царских каторжников!

На перекладных подкрепившего силы эфиром Гершуни доставили на ближайшую железнодорожную станцию, где он переоделся в цивильную одежду, взял в кассе билет и сел на поезд.

Естественно, была объявлена тревога, говоря современным языком, «план-перехват», но он не сработал, потому что полицейские досматривали только поезда, идущие на запад. Мысль о том, что Гершуни может отправиться во Владивосток, куда добираться гораздо ближе, никому не пришла в голову.

После посещения Японии и триумфального турне по Северо-Американским Соединенным Штатам с 180 тысячами долларов (350 тысячами рублей) собранных пожертвований революционный герой объявился в Европе.

Азеф сумел пообщаться с Гершуни первым из эсеровских вождей. Приезд бывшего вождя БО на съезд обставили с большой таинственностью. В Германии (в Гамбурге?) его встречал И. А. Рубанович, который должен был переправить его в Финляндию и передать Натансону. Гершуни собирался принять участие во II съезде ПСР в Таммерфорсе (Тампере).

Но на гамбургской пристани Рубанович, к своему неудовольствию, встретил Азефа. Тот узнал о приезде Гершуни от его жены. Гершуни и Азеф несколько часов беседовали наедине в каюте. Обо всех событиях в Боевой организации и вокруг нее, о нынешней ситуации и о планах на будущее Григорий Андреевич услышал сначала в азефовском изложении.

Выступление Гершуни на съезде (13 февраля) было, конечно, триумфальным. Вот как описано это в некрологе революционеру, опубликованном несколько лет спустя в газете «Знамя труда»:

«…Большинство съезда, приветствуя Гершуни как легендарного героя, отнюдь не думало встретить в нем политического мыслителя, ориентирующегося в новых, бесконечно-сложных жизненных отношениях, без него сложившихся, знакомых ему лишь с чужих слов. Товарищи ждали Гершуни — террориста и агитатора, перед ними выступил могучий оратор, истинный социалист-революционер с широким и проницательным взглядом на политическую жизнь, мыслитель и боец, политический вождь и агитатор в одно и то же время» [236] Памяти Гершуни // Знамя труда. 1909. 4 марта. № 16. С. 1. .

О чем же говорил Гершуни?

Дело в том, что на съезде обсуждался вопрос о политике в отношении 2-й Государственной думы. Выборы уже прошли, эсеры их фактически не бойкотировали и добились хорошего результата (свыше 50 мест). Теперь вопрос шел о том, как быть дальше: создавать ли в Думе отдельную фракцию и прекращать ли на время парламентской сессии террор.

Умеренное крыло (Чернов) отвечало на оба вопроса положительно. Радикалы, и прежде всего Слетов и «бабушка», выступали с противоположной позиции. Они по-прежнему верили в восстание, как и в 1904 году, уповали на боевые дружины и аграрный террор, а русский парламентаризм презирали. Один делегат призывал депутатов-эсеров в первый же день зачитать заявление о бессилии Думы и покинуть заседание. Другой, Н. С. Русанов, считал, что надо на время заседаний Думы усилить террор, опираясь на местные комитеты.

Именно в этот момент выступил Гершуни, который сумел остудить пыл левого крыла и добиться компромисса. Он заявил, что народное движение зашло в тупик, что только Дума может вывести его оттуда, что «в этом заключается ее организующее и революционизирующее значение». В окончательной резолюции вопрос о фракции не предрешался, депутатам-эсерам предлагалось блокироваться со всеми социалистами, а иногда и со всей оппозицией (то есть и с кадетами, и с националами). Террор не прекращался, но запрещались теракты, имеющие «общеполитическое значение», без санкции ЦК. Допускалась и поощрялась, правда, «партизанская война» против местных властей.

Азеф к началу съезда почему-то не приехал, и в новый ЦК его не избрали. Но по настоянию Гершуни для него было «зарезервировано» место. Первый глава БО обещал (ссылаясь на недавний разговор в корабельной каюте), что Иван Николаевич со дня на день вернется в Российскую империю и приступит к партийной работе. И действительно, на одном из последних заседаний съезда Азеф появился и был сразу же кооптирован в ЦК.

Возвращение Гершуни меняло расклад сил — в том числе и для Азефа. Меняло скорее в лучшую сторону. В первую очередь потому, что легендарный герой всецело доверял своему преемнику и полностью одобрял всё, совершенное им в его, Гершуни, отсутствие. Он являлся для Азефа хорошей моральной защитой, как прежде Гоц.

А защищать Азефа было от чего. К началу 1907 года над ним снова стали сгущаться тучи. Далеко не в первый раз, конечно. Азеф не знал, что на сей раз они уже не разойдутся…

В числе людей, в конце 1905 года вернувшихся в Россию, был и Владимир Львович Бурцев. К этому времени теоретик свирепого террора посвятил себя истории — истории освободительного движения.

В Петербурге он начал выпускать легальный журнал «Былое». В поисках историко-революционного материала он общается с самыми разными людьми — от вышедших из крепости народовольцев до их былого сподвижника, ставшего консервативным публицистом Льва Тихомирова. Переписывается с Михаилом Гоцем и Сергеем Зубатовым, друзьями юности, которые стали «генералами» противоборствующих армий.

Бурцев умел найти общий язык со всеми. Но симпатии его, конечно же, всецело были на стороне революции, на стороне освободительного движения. А поскольку борьба продолжалась и агенты-«провокаторы», несколько лет назад внедренные полицией в революционные организации, продолжали работать, историк начал постепенно превращаться в добровольного контрразведчика, или, как говорили, в Шерлока Холмса русской революции.

В мае 1906 года в редакцию «Былого» явился некий молодой человек и попросил разрешения поговорить с Бурцевым наедине.

Новый знакомец с порога заявил, что по убеждениям он — эсер, а служит чиновником особых поручений при охранном отделении и хочет быть полезным освободительному движению.

Молодой человек назвался Михайловским. Лишь месяцы спустя Бурцев узнал его настоящее имя — Михаил Ефимович Бакай.

Еще один многократный перебежчик, которыми богата была эпоха. По образованию — фельдшер. Начинал как социал-демократ. Завербован в 1900 году Зубатовым. Выдал социал-демократическую типографию. С 1902-го — штатный сотрудник охранки. И вот он снова переходит на сторону революции. Переходит как будто искренне и бескорыстно. Хотя биография у него такая, что в искренность и бескорыстие его можно было и не поверить. После разоблачения Азефа полицейские власти собирались предать гласности материалы о прежних «делишках» Бакая — «об освобождении арестованных за деньги» и т. п. Все может быть. Человек — существо сложное.