Валерий Шубинский - Азеф

Так или иначе, 1(14) апреля (незадолго до этого Азеф предусмотрительно уехал лечиться в Крым) 28 членов боевого отряда были арестованы. Это явилось весьма кстати: как раз заседала 2-я Госдума, которая была значительно левее первой. Социалисты всех мастей и трудовики имели в ней 222 места из 518 — вероятно, на тот момент это был самый левый парламент в мире. Обильно представлены были и кадеты. Дума начала с мер по расследованию законности правительственных репрессий. И вот 7 мая Столыпин выступил в Думе с заявлением о том, что в Петербурге, в составе ПСР, «…образовалось преступное сообщество… поставившее целью своей деятельности посягательство на священную особу Государя Императора и совершение террористических актов, направленных против Великого Князя Николая Николаевича и председателя Совета Министров, причем членами этого сообщества предприняты были попытки к изысканию способов проникнуть во дворец, в коем имеет пребывание Государь Император, но попытки эти успеха не имели».

Дума, в своей самоуверенной наглости, приняла следующую лаконичную резолюцию: «Охваченная чувством живейшей радости по поводу счастливо избегнутой опасности, грозившей Его Императорскому Величеству, относясь с глубоким негодованием к обнаруженному преступному замыслу, Государственная Дума переходит к очередным делам».

Верхняя палата парламента, Государственный совет, была в своем заявлении гораздо более эмоциональна и многословна.

Тем не менее эсеры оказались в неловком положении. Все-таки трудно быть одновременно террористической структурой и парламентской партией. В итоге ПСР сделала в высшей мере противоречивое и неубедительное заявление:

«Партия Социалистов-Революционеров… к упомянутому заговору, если таковой действительно существовал или существует, а не выдуман с провокационной целью, никакого отношения не имеет. В настоящее время из обвинительного акта по делу о „заговоре“ обнаруживается, что обвинение предъявлено к целому ряду лиц, часть которых действительно состоит членами „Партии Социалистов-Революционеров“. Центральный Комитет заявляет: что партия вела, ведет и будет вести до фактического свержения самодержавия террористическую борьбу, стараясь довести ее до максимальных размеров; что эта борьба направлена против всех агентов правительственной власти, не исключая… и представителей династии; что партия никогда своих террористических актов и замыслов не скрывает; что данной группе лиц, искусственно составленной следственной властью, никакого поручения на совершение террористического акта против Царя дано не было, и что эта группа такого покушения не подготовляла.

Если же сообщения обвинительного акта о переговорах, которые будто бы велись отдельными лицами о плане дворца, о царских поездах и проч., хотя бы в малейшей степени соответствуют действительности, то это следует отнести к области простых информаций, которые может вести всякий член партии» [239] Спиридович А. И. Революционное движение в России. Вып. 2. Партия социалистов-революционеров. СПб., 1916. С. 336. .

То есть вообще-то мы террористы, но в данном конкретном случае ни при чем, а если разузнавали план дворца, то это так, на будущее.

Несомненно, раскрытие заговора подтолкнуло власти к Третьеиюньскому перевороту — разгону 2-й Государственной думы и реформе избирательных законов, хотя непосредственным поводом стали действия социал-демократов, их пропагандистская деятельность в армии.

На следствии удалось «расколоть» Наумова: он дал признательные показания, от которых потом, на судебном заседании, частично отказался. Никитенко все отрицал. Тем не менее судом, состоявшимся 16 августа, оба они (и Борис Синявский, во время следствия именовавший себя Китом Пуркиным и только на суде назвавший свою настоящую фамилию) были приговорены к смертной казни и 3 сентября казнены. Десять человек были приговорены к каторжным работам или к ссылке, пять оправданы за недостатком улик, десять освобождены до суда. На этом Центральный боевой отряд свою деятельность закончил. Герасимов получил за это дело генеральские погоны.

Весной 1907 года в России появился удивительный человек.

Он мог бы стать героем авантюрного романа, но не стал. И все-таки его образ — иногда узнаваемый, иногда художественно претворенный — возникает на страницах нескольких художественных произведений.

Одно из них — роман Владимира Жаботинского «Пятеро» (1936).

«…Он жил в столице инкогнито: коренной одессит, мой соученик по гимназии, он выдавал себя за итальянца, корреспондента консервативной римской газеты, не знающего по-русски ни слова; говорил по-итальянски, как флорентиец, по-французски с безукоризненно-подделанным акцентом итальянца, завивал и фабрил усы, носил котелок и булавку с цацкой в галстухе, — вообще играл свою комедию безошибочно. Когда мы в первый раз где-то встретились, я, просидевший с ним годы на одной скамье (да и после того мы часто встречались, еще недавно), просто не узнал его и даже не заподозрил: так он точно контролировал свою внешность, интонацию, жесты. Он сам мне открылся — ему по одному делу понадобилась моя помощь за границей; но и меня так захватила и дисциплинировала его выдержка, что даже наедине я с ним никогда не заговаривал по-русски» [240] Жаботинский В. Пятеро. Одесса, 2000. С. 174–175. .

Итальянское имя этого человека было — Марио Кальвино. Русское — Всеволод Лебединцев, но в его жилах (по материнской линии) действительно текла итальянская кровь. Паспорт Лебединцев, долго живший в Риме, позаимствовал у своего знакомого, мирного ученого-агронома. В Петербурге доктор Кальвино числился корреспондентом газет «Трибуна», «Ля вита» и «Иль темпо», аккредитованным при Государственной думе.

Жаботинский, основатель правого сионизма и одновременно — выдающийся русский прозаик (тоже удивительная судьба), посвятил другу своей юности отдельный очерк — «Всева». Там есть много трогательного — про одесские годы: о том, как блестящий юноша увлекался одновременно астрономией, оперными дивами и политикой в эсеровском роде, объясняя, что это — «одно и то же». А есть и не совсем трогательное: как Лебединцев, ставший уже Кальвино, русский «Овод», не травит, выметает специальной метелочкой тараканов и в то же время держит наготове динамит, чтобы взорвать целый дом, со всеми жильцами, если за ним придет полиция («Не сентиментальничай. Одно из двух: нужное дело революции или нет? Если нужное, то не считай букашек, даже если они двуногие»).

При аресте Кальвино действительно пытался взорвать «всю улицу». К счастью, не сумел. Это было несколько месяцев спустя. А до этого…