Евгений Белоусов - Повесть военных лет

В концлагерях сильно изношенную одежду заменяли другой, армейской, бывшей в употреблении. Одежда эта была не немецкой, а других вражеских армий: итальянской, румынской и других. Шинели выдавались: голубые, зелёные, жёлтые. Нижнее бельё, как правило, было новое, со штампом «кригсгефанген», что на немецком языке означает «военнопленный». Заменяли и рваную обувь на обувь бывшую в употреблении, но добротную. Один раз повезло и мне. Мне выдали хорошие, почти новые ботинки, взамен моих полностью развалившихся сапог, которые я латал, и перелатывал, и подвязывал проволокой отвалившуюся подошву. Эти ботинки ещё сыграют положительную роль в моей дальнейшей судьбе.

Водопровод или бочка с краном были почти в каждом лагере. Туалет на улице, русский, несколько очков.

В этом седлецком лагере со мной произошёл случай, который можно считать характерным и для состояния немецкой экономики того периода, и для немецкого характера вообще. Однажды скомандовали: построиться на плацу, с собой взять посуду под «баланду». При построении сразу прошёл слух: «Будут забирать алюминиевые котелки». Шёл 1944 год, у немцев стало туго с цветными металлами, и они решили изъять у военнопленных алюминиевые вещи. Потом я слышал, что это они проделывали и на всей оккупированной территории, и в самой Германии.

Немец шёл по рядам, у кого видел алюминиевую посуду — отправлял в другой строй. У меня был алюминиевый котелок с крышкой, и мне очень не хотелось с ним расставаться. Но немец подошёл, увидел алюминий и отправил меня в другой строй. Я подождал, когда он отойдёт подальше и отвернётся, и незаметно прошмыгнул в группу проверенных, у которых были железные котелки. Закончив проверку, нашу группу отпустили в конюшню, где мы и жили. Пленных же с алюминиевой посудой повели к воротам лагеря и там, отобрав котелки, вручили всем картонные миски, покрытые фольгой. Я уже успокоился, но немец, видно, спохватился. То ли у него не сошёлся счёт, то ли он заметил, что в его команде нет солдата в танковом шлеме. По конюшне сразу разнеслось: «Немец ищет в танковом шлеме». Я только один был в танковом шлеме. Я снял шлем и сел у стены на солому. Шлем спрятал за спину, прижав его к стене. Немец шёл по центральному проходу. Я не смотрел на него. Он прошёл мимо, но, дойдя до конца конюшни и не найдя «шлема», вернулся. Сообразил, что раз нет шлема, то должен быть кто-то без головного убора. Теперь он остановился напротив меня и пинком заставил встать. Из-за спины выпал шлем. Тут немец заорал: «Швайн!» и ещё что-то. Врезал несколько раз «по мордам» и повёл к воротам лагеря. Котелок отобрали. Выдали миску из картона. На том инцидент и закончился.

Охрану лагеря и конвой на работу, обычно, несли немцы. Только в Седлеце, охраной лагеря и конвоированием пленных на работу уже были заняты «власовцы» — русские военнопленные, изъявившие согласие воевать с Россией на стороне немцев. У них была эмблема на рукаве «РОА» — Русская Освободительная армия. Здесь, в Польше мне удалось видеть и другие подразделения «власовской» армии со своими эмблемами-нашивками на рукавах и на знаменах: УВВ — Украинское Визволительное войско, «ККВ» — Кубанское Казачье войско, «ТКВ» — Терское Казачье войско, а также грузинский легион, татарский легион… Наверное, были и другие.

В некоторые лагери приходили «власовские» офицеры, агитировали записываться во «власовскую» армию. Где слушали молча, но были случаи, когда провожали улюлюканьем. Среди военнопленных были и такие, что соглашались и записывались служить немцам с оружием в руках. Но таких было очень мало. В седлецкий лагерь также, время от времени, приходили агитаторы Власова. Как правило, они появлялись, когда в лагерь прибывала новая партия пленных.

В конце июля 1944 года нас погрузили в товарные вагоны и повезли на Запад.

Наш эшелон состоял из 20–25 вагонов, в нём была полевая кухня, где готовили нам баланду. В вагонах стояли сбитые нары с соломенными тюфяками и параши. Впереди товарных вагонов находился один пассажирский вагон для нескольких немецких офицеров, сопровождавших эшелон и для конвоиров. Конвой состоял из «власовцев». Через них мы ещё в Польше пытались узнать, куда нас везут, но они сами ничего об этом не знали.

Путь пролегал через Варшаву, Франкфурт на Одере, Лейпциг, Франкфурт на Майне. Проследовав через эти города, мы очутились во Франции. Если по Германии поезд шёл с обычной скоростью, правда, иногда и на мелких станциях стояли по несколько дней, то во Франции эшелон едва тащился — передвигался не быстрее, чем 15 километров в час. Из разговоров с конвоирами выяснили, что это из-за французских партизан — «маки», которые часто разрушают железную дорогу.

Наличие партизан придало нам уверенности в том, что надо бежать. Франция это не Польша, где поляки, враждебно настроены против русских, и не Германия, где любой немец сдаст тебя в полицию. О побеге мечтали давно. И вот снова возник разговор, теперь уже на реальной основе. Переговорив с наиболее активными в вагоне, решили: бежать!

Решили открыть двери вагона. Необходимо было поднять заложку-крюк, на который снаружи была заперта дверь вагона. В Польше и в начале пути по Германии, этот крюк заматывался проволокой. Теперь, во Франции, конвоиры перестали его заматывать, и просто забрасывали сверху. Чтобы открыть дверь вагона, надо было прорезать её рядом с заложкой-крюком в двух местах, а затем выломать доску и, просунув руку в щель, откинуть крюк. В вагоне у нас было несколько перочинных ножей. Резали, в основном днём, при движении поезда. При остановке поезда, на месте разреза вешали шинель. Щепки и стружки тщательно собирали и складывали на нарах в углу, под матрац.

Как я уже упоминал, наш эшелон конвоировали «власовцы». Они не подпускали французов к нашему эшелону. Кричали и по-русски: «не подходи!», «отойди!», и по-немецки: «раус!», «вег!». Но сами, на остановках, подходили к теплушкам, в которых нас везли, и через окно, забитое решёткой, спрашивали: есть ли у нас, у пленных, вещи, которые мы готовы сменять на хлеб. Их интересовала обувь, шинели. Гимнастёрки и шаровары на пленных были в таком виде, что и интересоваться-то ими было неудобно. А обувь и шинели, хоть и были весьма далеки от идеала, но, обычно, ещё имели некоторый «торговый» вес. Этим и пользовались голодные пленные ребята, отдававшие последнее, в надежде получить кусок хлеба. После того, как торг через решётку приводил к согласию, конвоиры откидывали крюк-заложку и, немного отодвинув дверь вагона, рассматривали предлагаемую вещь. Сразу прикидывали, смогут ли они обменять эту вещь у местного населения на самогон. Если убеждались, что вещь того стоит, то давали пленному булку чёрного чёрствого хлеба. Цена была одна — булка чёрного хлеба. Хлеб, надо полагать, был у них в избытке. В избытке за счёт покойников из числа пленных, которых почти ежедневно уносили из эшелона. Если снятая с покойника шинель ни на какой обмен уже не годилась, то её могли вручить и пленному, отдавшему свою шинель за хлеб.