Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Несмотря на то что Локарт подвел ее во всех отношениях и причинил ей боль, Мура не могла освободиться от него. Она пыталась выбросить его из своих мыслей, и, по-видимому, ей это стало удаваться. Но в начале 1923 г. она снова получила о нем весточку. И снова он причинил ей боль.

Локарт писал, что никогда не переставал думать о ней, и утверждал, будто, по его мнению, она уклонилась от встречи с ним в 1919 г. – у нее не хватило самообладания. «Зная меня так, как знаешь ты, – написала она ему в ответ с негодованием, – как ты мог подумать, что я сбегу, испугаюсь встретиться с тобой?» И как, спрашивала она, может он сомневаться в ее чувствах теперь? «Видимо, бесполезно говорить, что я люблю тебя так же, как и всегда, – только с тобой я узнала счастье, которого не испытывала ни до, ни после, а в конечном счете это всегда то единственное, что имеет значение» [558].

Мура рассказала ему, как жила все эти годы после его отъезда, иногда отчаиваясь, иногда «находя тысячу причин для надежды… Я по-прежнему жила, чувствуя уверенность в том, что ты есть. Ты знаешь, что это значит?» А потом, когда покидала Россию, веря, что теперь будет свободна и сможет снова найти его, до нее дошла разрывающая сердце весть о рождении его сына. «Мне пришлось смотреть в будущее, в котором нет тебя, – написала она. – Я думаю, это было как смерть для тех, кто внезапно теряет веру в жизнь после смерти. И чтобы справиться с этим, мне пришлось придумать для себя причину смотреть в будущее» [559]. Мура была женщиной высоких страстей, которая, видимо, не сознавала, где та черта, перейдя которую она уходит от реальных эмоций в высокопарную фантазию. Например, ее утверждение, что замужество с Будбергом было продиктовано исключительно необходимостью быть кому-нибудь полезной, которая стала для нее единственной причиной жить дальше.

Может быть, именно этот шаг заставил Локарта продолжать сомневаться в ней. С его точки зрения, это был всецело брак по расчету. Или, возможно, его сомнения были продиктованы, как у Магра, «сильным желанием принизить то, что я люблю»: «Я знаю при виде ее слез, что ее страдание велико. И, несмотря на все это, я испытываю сомнения ».

Не имея возможности помочь самой себе, она убеждала его приехать к ней сейчас. Он должен немедленно написать, чтобы сообщить ей, когда приедет. Она советовала ему быть осмотрительным и умоляла быть терпеливым с ней на этот раз, пока они разрабатывают самый лучший и наименее пагубный способ избавить ее от обязательств, которыми она связана.

Здравые размышления могли бы подсказать ей, что это безнадежно, что Локарт не приедет в Берлин, что выхода нет. И все же Мура продолжала надеяться. Она жила своей жизнью в тот год, работала, обрабатывала Уэллса, ухаживала за Горьким, проводила каникулы с детьми и принимала наркотик веселья, который «убивает осознание других вещей, цену которым я знаю» [560], она ждала возможности найти способ снова оказаться в объятиях Локарта.

Как и раньше, мешал муж. Но на этот раз муж полностью зависел от нее. Она отправила Будберга в Рио-де-Жанейро – так далеко, как только возможно, – где он был вынужден зарабатывать себе на жизнь, давая уроки игры в бридж [561]. Они больше никогда не увидят друг друга. Теперь, когда у нее появились надежды на Локарта, ей была не нужна заявленная «причина смотреть в будущее».

Время шло, а от Локарта ничего не было – просто молчание. Месяцы тянулись медленно в тихом маленьком городке Бад-Заров.

Летом Мура поехала в Париж. Там жила ее сестра Алла, которая на тот момент была третий раз замужем за человеком по фамилии Трубников. Оба они безнадежно подсели на опий, и Муру вызвали – не в последний раз – попытаться помочь сестре. Она написала Горькому, чтобы сообщить, что на этот раз, по ее мнению, Аллу вылечили [562].

Мура проводила время и в Эстонии, но ее визиты туда приносили разочарование. Она любила быть вместе со своими детьми, но ей не хватало общества Горького. Мура ревниво относилась к тому, что другие люди могут быть вместе с ним, а она – нет. Когда английский скульптор Клэр Шеридан, которая делала портреты Ленина, Троцкого и Дзержинского, приехала к Горькому в августе 1923 г., Мура задержалась в Берлине по делам (она руководила его журналом «Беседа», издававшимся в Берлине) и занималась своими зубами (у нее вечно были проблемы с зубами). Находясь вдали от Горького, она чувствовала разделяющее их расстояние эмоционально, а его холодные, несентиментальные письма расстраивали ее. Особенно ее уязвляла мысль о том, что Шеридан («эта англичанка»), возможно, проводит с ним слишком много времени [563].

В декабре Муре снова пришлось с ним расстаться и вернуться в Париж, откуда она должна была выехать к своим детям в Эстонию, чтобы встретить с ними Новый год. Алла не вылечилась и легла в больницу для лечения нервов. Сначала мать, а теперь Горький и Алла – жизнь Муры ограничивалась уходом за хронически больными людьми. После Рождества Мура сама заболела гриппом и оказалась в затруднительном финансовом положении в Каллиярве, когда Кира тоже заболела.

К февралю 1924 г. она вернулась в Заров. Прошел уже год с момента написания ею письма Локарту, а от него по-прежнему не было вестей.

Ее пути-дороги перед Рождеством чуть не пересеклись в Париже с дорогой Г. Д. Уэллса. «И снова мы не встретились, – написала она ему. – А я так хотела бы увидеться с вами. Ну, наберемся терпения» [564]. Ее письма «дорогому Г.Д.» всегда были теплыми и намекали на возможность любовных отношений, но пока она сохраняла дистанцию, всегда подписывая письма «С наилучшими пожеланиями вам и Джипу» от «Муры Будберг». Как и в первые дни романа с Локартом, «наилучшие пожелания» Мура приберегала для мужчин, на которых она возлагала надежды, но значимость которых еще не была доказана.

Лечение Горького в Зарове закончилось. Он и его домочадцы переезжали в Италию. Горький жил на Капри во времена своего дореволюционного изгнания и жаждал вернуться туда. Но у власти был Муссолини, и, подобно всем идеологам, ревностно относящимся к своему положению и культу личности, он настороженно отнесся к Горькому. После настойчивого лоббирования Горький получил разрешение находиться в Италии, но не вернуться на Капри. Вместо этого острова он остановился в Сорренто, где со своей свитой поселился на вилле под названием Иль-Сорито [565].

Построенная на окраине города на мысе Сорренто вилла была очаровательна. При ней был большой сад с кипарисами и терраса, где они могли собираться на ужин, пить вино и рассказывать истории. Комната Горького на последнем этаже выходила окнами на Неапольский залив и Везувий; климат подходил для его здоровья, и вскоре он стал местной знаменитостью. Но, несмотря на свою любовь к Италии, он не умел говорить на итальянском языке и никогда не пытался его выучить – ему помогала Мура, которая бегло говорила на итальянском. Он также скучал по родине, но с этим ничего нельзя было поделать.