Мириам Анисимов - Ромен Гари, хамелеон

Жан-Клод Латтес и Робер Галлимар пополам поделили расходы на сбор материалов, которые остались в собственности обоих издателей. Чтобы вернуть 70 тысяч франков аванса, Гари решил написать сценарий для Голливуда. В итоге долг был покрыт — Латтес и Галлимар получили каждый по чеку на 35 тысяч.

Параллельно с написанием «Страхов царя Соломона», последнего романа Эмиля Ажара, Ромен Гари переписывал черновики пьесы «Добрая половина», представлявшей собой драматический вариант «Большого гардероба». О пьесе положительно отозвался Жак Лемаршан, ответственный за выпуск серии Manteau d’Arlequin, и Клод Галлимар решил ее опубликовать. В письме Галлимару от 30 сентября 1978 года {783} Гари мрачно пишет: «Я не хочу, чтобы эту пьесу ставили при моей жизни. Меня от них тошнит». Это было не совсем так. Гари с радостью встретил бы постановку своей пьесы, но в театральных кругах к нему всегда относились скептически {784} . Его это огорчало, но он смирился.

В упомянутом письме Гари также говорит о книгах Эмиля Ажара. Поль Павлович так вошел в эту роль, что в порыве вдохновения потребовал у Симоны Галлимар принять его на работу в качестве литературного консультанта. Он напомнил ей, что издательство может благополучно выплачивать жалованье сотрудникам и покрывать все расходы именно благодаря выручке от его книг {785} . Симона согласилась, потому что больше всего боялась, что Ажар уйдет к другому издателю. Узнав об этом, Ромен Гари, творец, порабощенный собственным творением, ощутил одновременно ярость и бессилие. Когда новость дошла до Робера Галлимара, он упрекнул Гари в том, что тот позволяет Павловичу злоупотреблять его доверием. «Я знаю, — ответил Гари, — но ничего не могу поделать: я связан по рукам и ногам!» {786}

Впрочем, этого можно было ожидать: любимчик публики Эмиль Ажар не мог согласиться, чтобы Поль Павлович в тридцать семь лет оставался мелкой сошкой. Павлович полностью зависел от Гари, своего рода людоеда-роман-тика, который помог в беде матери, страдавшей болезнью Альцгеймера. Дина Павлович скончалась в 1976 году в клинике в Лейме, неподалеку от Грамм а . Работая в издательстве «Меркюр де Франс», Поль вел себя отнюдь не как простой клерк: иногда ему везло, например, с прекрасным романом Мишеля Бютеля «Другая любовь», который никто не хотел печатать, и с первой книгой Паулы Жак «Свет очей» — молодая писательница была столь ярой поклонницей Эмиля Ажара, что принимала к сведению только его замечания.

Кинорежиссеру Kocтa-Гаврacy {787} нравился роман «Свет женщины», он хотел выкупить у Гари права на его экранизацию, но писатель уже переуступил их швейцарскому продюсеру и владельцу сети кинотеатров Жоржу-Алену Вюилю. Когда у последнего зазвонил телефон и в трубке назвали Коста-Гавраса, Вюиль подумал, что это шутка. Убедившись в обратном, он охотно согласился взять его к себе сценаристом. Сам Гари обжигался на подобных проектах и участвовать в написании сценария не стал.

Некоторое время спустя продюсер упрекнул Коста-Гавраса, что тот сохранил диалоги оригинала, написанные чересчур литературным, поэтическим языком, и решил сменить сценариста. Но результат работы последнего оказался настолько плачевен, что Вюиль был вынужден признать свою неправоту, и фильм стали снимать по сценарию Коста-Гавраса, в главных ролях были Роми Шнайдер и Ив Монтан.

Съемки завершились 3 апреля 1979 года; в том же году картина была показана на Каннском фестивале. Гари впервые остался доволен экранизацией своего романа.

Кинокритики сошлись во мнении, что Коста-Гаврас сделал из «посредственного романа» {788} Гари, «специалиста по грязной метафизике», нечто сопоставимое по уровню с оригиналом. По выражению «Матен де Пари», «главную роль в фильме играет плащ Ива Монтана». Луи Маркорель в своей колонке в «Монд» был тоже неласков к творению Коста-Гавраса.

Несмотря на сарказм критиков, фильм с успехом прошел в кинотеатрах.

Двадцать восьмого февраля 1978 года Ромен Гари составил очередной вариант завещания, по которому его имущество отходило к сыну, но до достижения последним двадцатишестилетнего возраста управление этим имуществом возлагалось на Бернара Ланье де Лавалетт, Шарля-Андре Жюно и Сюзанну Салмановиц. В случае смерти кого-то из них распорядители имуществом Александра-Диего Гари должны быть избраны из числа перечисленных ниже лип: Флоранс де Лавалетт, Анна де Дитрих (дочь Сюзанны Салмановиц, по мужу Анна де ла Бом), Робер Галлимар, генерал Мишель Фурке, посол Жан Вимон, Андре Ассео.

Наследниками Гари по этому завещанию должны были стать также его бывшие супруги, Лесли Бланш и Джин Сиберг. Зная, что Джин не в состоянии самостоятельно воспитывать ребенка, он назначил опекуншей Диего Флоранс де Лавалетт, а в случае ее смерти — Анну де Дитрих. Но это было не последнее завещание Ромена Гари.

В начале лета 1978 года Ромен Гари позвонил своему другу Уильяму Стайрону, с которым познакомился в шестидесятых. Они состояли в приятельских отношениях с Джеймсом Джонсом, жившим тогда в Париже. Тем летом Диего Гари должен был ехать в Коннектикут — совершенствоваться в игре в теннис, Ромен был намерен его сопровождать и попросил у Уильяма разрешения пожить и поработать в деревянном домике, стоявшем рядом с его особняком {789} . Стайрон собирался провести несколько месяцев на своей вилле в Мартас Вайньярд, островке посреди Бостона, и любезно разрешил ему занимать дом с июня по сентябрь.

Ромен Гари не сообщил Уильяму Стайрону, что приедет вместе с Джин Сиберг, Стайрон же знал, что они разведены.

Вернувшись на несколько дней в Роксбери, Стайрон с удивлением обнаружил на втором этаже своего собственного дома Джин. Она лежала на кровати с отсутствующим взглядом в окружении пустых бутылок и упаковок лекарств; Стайрона поразило, насколько изменились ее черты, теперь совершенно лишенные привлекательности. Она поднялась, ничуть не обращая внимания на то, что в комнате кто-то есть, и сделала, словно лунатик, несколько неверных шагов. Гари вмешался. Стайрона тронуло то внимание, с которым Гари с ней обращался, — он разговаривал будто с маленьким ребенком.

Во время ужина в ресторане Гари признался другу, что у него опять депрессия, он принимает антидепрессанты, а время вечера и сумерек для него особенно опасно. Он вспомнил Альбера Камю, который тоже был подвержен приступам депрессии, — Стайрон всегда мечтал с ним познакомиться {790} . Отчаяние Ромена его глубоко затронуло. Потом, когда его тоже будет снедать нешуточная тоска, в воспоминаниях он вернется к их вечерней беседе:

Мне всегда казалось, что Ромен — еврей, рожденный в Литве, — был отмечен знаком восточноевропейской печали, поэтому и понять его оказывалось непросто. Он признавался мне, что может видеть дрожащее пламя этого отчаяния, о котором говорил Камю {791} .