Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

Однажды в середине декабря 1944 года в наш барак-библиотеку неожиданно вошла группа молодых русских военных в сопровождении моего друга Эжена Сент-Эва, члена Клуба, ответственного за культурную деятельность во французском секторе. По правде сказать, это были молодые студентки Московского военного института иностранных языков. Этих нарядных девушек, затянутых в великолепную новую униформу, прислали в наш сектор, чтобы совершенствоваться во французском языке. Эжену Сент-Эву, студенту словесности и будущему молодому учителю, поручили организовать эти занятия, которые должны были длиться пять или шесть недель. Он набрал среди нас студентов, учителей младших классов, других людей, хоть как-то связанных с преподаванием, которые могли бы выполнять роль учителей. Какое событие для нас, год или два не видевших женского лица, которое бы заслуживало этого названия! Студентки были очень любезны, они щедро раздавали табак и настоящие сигареты заключённым, с которыми общались. Они проводили время с нами, их импровизированными учителями, в бараке-библиотеке с 09.30 до 14 часов и с 15 до 19 часов.

Выросшие как в инкубаторе, вне всякого западного влияния, некоторые из них, оказавшись лицом к лицу с нами, бедными жертвами капитализма, смотрели на нас немного наивно, скорее даже снисходительно, они-то имели счастье вырасти в советском раю! Как-то раз одна из этих славных девчушек спросила меня самым серьёзным образом, действительно ли во французских деревнях есть школы! Я предполагаю, что наши ответы и объяснения хоть чуть-чуть, но поколебали их представления о западном мире. Но в отличие от нас, они не интересовались ни политикой, ни войной, которая уже подходила к концу. К нашему великому облегчению, они задавали вопросы, относящиеся только к повседневной и культурной жизни, о литературе, живописи, музыке, условиях жизни и работы, о развлечениях во Франции. Но их самой любимой темой были французские песни. Конечно, надо было учить их французским народным песням, но они особенно хотели слушать и напевать вместе с нами популярные песенки тридцатых годов, например «Я буду ждать», «Дождь на дороге», «Гитара любви», «Говори мне о любви», «Самое прекрасное танго мира» и т. д.

Чудесные дни, прожитые в компании этих симпатичных студенток, прошли слишком быстро, приблизился последний день, день прощания и отъезда девушек, погаснет единственный солнечный луч, ворвавшийся в наш мрачный тюремный мир. Чтобы поблагодарить наших гостей за любезность, интерес и понимание, которое они проявляли в течение своего пребывания, мы решили — конечно, по совету Эжена Сент-Эва — подарить им сборник французских песен, изготовленный моими товарищами с помощью подручных средств. И специалисты, знавшие наизусть все песни, слова и музыку, и рисовальщики, способные красиво проиллюстрировать, нашлись легко. Задача записать эти мелодии нотами досталась, естественно, тому, кто делал эту же работу для хора в последнее время. Весьма вероятно, что где-то в России ещё есть кто-то из этих студенток — вероятно, уже бабушка или даже прабабушка, — у кого сохранился этот щедро проиллюстрированный сборник французских песен.

Ноты, записанные Шарлем Митчи

Несколько лет назад я нашёл в книге одного из авторов-полемистов, писавших работы о Тамбове, рассуждения столь же абсурдные, сколь и недоброжелательные, по поводу пребывания этих симпатичных московских девушек во французском секторе. Он утверждал, что обязанностью этих студенток было узнавать обо всём, что происходило в лагере, и информировать об этом начальство. И что начальство на основании этих доносов посчитало, что нас не нужно сейчас освобождать, видя, что мы недостаточно продвинулись в нашем «демократическом» образовании. Как будто бы у русских не было никаких других дел, кроме как следить за несколькими тысячами интернированных французов!

Политрук Олари, которого нельзя было заподозрить в особенной меломании, вдруг начал проявлять интерес к нашему хору. Я думаю, что очень лестные отзывы русского начальства о наших выступлениях должны были отразиться и на нём, политическом начальнике нашего сектора. Во всяком случае, он решил — конечно, с одобрения лагерного начальства — послать нас на гастроли по всем рабочим бригадам, чтобы хоть немного отвлечь наших бедных товарищей и чуть-чуть поднять им настроение. Идея выйти из лагеря после такого долгого пребывания за колючей проволокой казалась, на первый взгляд, привлекательной, но петь перед беднягами, подточенными голодом, измученными работой, часто в бесчеловечных условиях (я имею в виду бригады, работавшие на торфе и на Цнинстрое) — эта мысль не вызывала у нас никакой радости, это было довольно-таки бестактно. Увы, выбора у нас не было, у заключенного нет никаких прав, кроме права подчиняться!

В одно прекрасное июньское утро после proverka нас собрали перед главными воротами и посадили в допотопный грузовик со скамейками в кузове. Такое странное, но приятное чувство — вдохнуть воздух свободы! К нашему великому потрясению, мы были совершенно одни, с нами был только шофёр. Ни охранников, ни русских солдат! Нас сопровождал только командир батальона, мой приятель Жорж Риль, будущий мэр Эрштайна, ответственный за нашу группу перед русским начальством. Олари приезжал каждый день туда, где мы выступали перед бригадами.

Наш шофёр был настоящий сорвиголова, он водил машину так, что мы обливались потом от страха. Иногда он съезжал с дороги, чтобы сократить путь, и ехал через лесосеки, переезжая через стволы поваленных деревьев. Мы боялись, что нас просто выбросит из машин, и нас так трясло, что многих укачивало. Я уже не очень хорошо помню все детали нашего турне, но, кажется, в первый день мы пели в колхозе. Большое облегчение: мы увидели наших товарищей улыбающимися, они были довольны, что могут немного отвлечься, слушая нас. Мы провели ночь в пустой конюшне, лёжа на соломе. Вот удача! В соломе мы случайно нашли куски подсолнечного жмыха, которыми лошади явно пренебрегли. Силой терпения у нас получилось раздробить их на мелкие кусочки, которые мы долго размягчали во рту, прежде чем проглотить. Мы были так голодны, что это нам показалось вкусным!

На другой день мы пели перед группой наших товарищей, работавших на тамбовской текстильной фабрике. Это был единственный раз, когда я видел город Тамбов. Эта фабрика была «украшена» громадными портретами Сталина, как минимум в два-три раза больше натуральной величины, и каждую дверь, как внутри, так и снаружи, охраняли вооружённые до зубов солдаты!