Владислав Метревели - МоделBiblos. Модельный бизнес по-русски

Зачем одеваться как блядь, если ты не блядь? Этот вопрос мучил Кичина уже долгое время. Темные очки, сапоги-ботфорты, вечерний макияж, леопардовый плащ – и во всем этом гордо шествовать в два часа дня по Тверской. Да по любой другой улице… (Тверская в данном случае не есть символ развратного московского центра, известного как место, где можно снять девочку на ночь. У нас день – вы не забыли?) А просто по центральной улице. Средь бела дня… Мимо изумленных старушек, пенсионеров, домохозяек и бизнесменов, посещающих магазины, желающих купить что-то шикарной девушке, идущей неторопливо с поддельной сумочкой « LOUIS VUITTON», ставшей уже притчей во языцех в этом сезоне в Москве…

У Бестии не было такой сумочки. Она знала, что девочкам обычно такие вещи дарят поклонники. Но у нее еще не случалось поклонника. Даже ее агентство, известное тем, что подгоняло новеньких своему владельцу, пока никак не отреагировало на ее появление, помимо того, что активно продвигало ее как модель. А между тем другие девчонки рассказывали и про купание в джакузи на даче у владельца, и про поездки в Египет и на Кубу, и про подарочки к Восьмому марта – всем одинаковые, правда, мобильники, – и про частые приглашения на обед и ужин в шикарные московские рестораны. Бестия так и не поняла, как оказалась в уютном салоне «корвета». Сидеть было низко, но прикольно. Музыка хлынула в уши, и запах одеколона, витавший над кудрями Кичина, проник наконец ей в самый мозг. Нельзя сказать, чтобы Бестия перестала контролировать себя, но все доходило до нее как бы с опозданием и через какой-то внутренний фильтр. Кичин что-то говорил, выруливая на оперативный простор и давая двигателю оторваться по полной. Он чувствовал, что скорость понравится Бестии, как нравилась до нее десяткам девушек, которые попадали к нему в машину.

Поезд гулко, как пробка из винной бутылки, вырвался из шумного туннеля и тут же почти беззвучно заскользил, окруженный светом, над Москвой-рекой по мосту. Кир помнил, как несколько лет подряд проезжал по этому мосту. Поезд делал остановку на станции «Ленинские горы», и если там в вагон входило и выходило больше двух человек, Кир загадывал желание. Какие желания могут быть у закомплексованного, инфантильного, замордованного родителями, одноклассниками и дворовыми пацанами студента-первогодка, пусть и поступившего в самый престижный вуз страны – МГУ им. М. В. Ломоносова? Кир всегда был щуплым и невысоким для своего возраста. В четырнадцать лет за лето, правда, вымахал на три головы и пришел 1 сентября в класс гоголем, но только получил еще большую порцию насмешек, так как теперь его несуразное, лишенное сильных мышц туловище, как подсолнух под тяжестью головы-цветка, колебалось под воздействием всех сил, самой безобидной из которых была сила земного притяжения. Тычки и насмешки Кир сносил, загоняя обиду глубоко в лабиринты сознания, но когда он пришел домой с перепачканными дерьмом тетрадками и с кровоточащей ладонью – малолетние изверги устроили ему пытку каленым железом в школьном саду, – отец впервые отправился в школу.

Обычно на родительские собрания ходила мать Кира, худенькая, неприметная дамочка, словно впитавшая в себя ужас унижений 37-го года – года своего рождения от такой же невзрачной женщины, копией которой она становилась год от года, пока не сравнялась по возрасту с датой, после которой отсчет жизни ее матери прекратился в связи со смертью в одном из отделений НКВД, куда привезли ее допросить о сотрудничестве мужа ее с вражескими разведками на благо мирового империализма. Муж ее, Киров дедушка, бывший бескомпромиссным чекистом и борцом за коммунистические идеалы, в этот же самый момент в соседнем каземате погибал, изрешеченный яростными пулями исступленного особиста.

Отец Кира, несмотря на происхождение жены из семьи «врагов народа», словно в отместку режиму, мучительно и натужно добивался движения по карьерной лестнице в том же самом ведомстве, несколько раз, правда, переименованном за эти годы, замучившем его тестя и тещу, увидеть которых ему не довелось. В итоге к своим сорока, когда Кир пошел в школу, отец достиг звания подполковника КГБ, а через несколько лет, отличившись во время спецоперации на московской Олимпиаде-80, пока все ловили взглядом улетавшего мишку, добавил в свой послужной список ряд благодарностей, орден из рук Андропова и очередное-внеочередное звание.

Сынка-оболтуса после упомянутого инцидента и похода в школу отец определил в одну из находящихся под крышей КГБ школ карате, но Кир, не особо отличавшийся на поприще мордобоя, уяснил из японской философии единоборств очень важный, чуть ли не главнейший постулат: чтобы победить противника, изначально нужно уступить ему, дать слабину и поймать, подцепить его затем на неверном движении, шаге, подбросив (иногда даже запрещенным приемом) выше своего роста и припечатав к татами, и заламывать до рези в глазах и исступленного крика боли, вырывая сухожилия из суставов в приступе ни с чем не сравнимого ликования. Подленького, болезненного ликования мыши, вгрызшейся в основания слоновьих стоп и повергающей своего, казалось бы, непобедимого противника оземь, оземь, оземь! Не раз собирались пацаны из секции поколотить Кира по-настоящему, но сначала их сдерживал кодекс чести, которым пронизана философия карате и которому они старались служить верой и правдой, а когда терпению пришел конец и они сгрудились за углом здания, поджидая Кира, то первым на них вышел сурового вида мужичок, который, дыхнув перегаром, достаточно твердо попросил их не делать глупостей и не трогать Кира, показав из кармана шинели со споротыми погонами широкую заточку, перемотанное черной изолентой лезвие. С ненормальным решили не связываться, и подростки отныне с опаской взирали на щуплого Кира, победоносно приходившего на тренировки и с утроенной яростью сражавшегося на ковре.

Жила семья Фемочкиных (фамилия тоже была одним из болезненных комплексов Кира) на Фрунзенской набережной, в одном из самых дорогих и престижных районов Москвы, где в былые годы обитали дипломаты, деятели культуры, ученые, разрабатывающие секретные проекты, и рядящиеся под них разведчики и гэбэшники, а сейчас селятся самые респектабельные новоявленные москвичи. Жены законспирированных и засекреченных, а подчас просто великих и известных мужей (военных и писателей, селекционеров и замполитов), когда-то руководившие грузчиками, заносившими в сталинские квартиры трюмо и шифоньеры, теперь редко встречаются во дворах, усаженных яблоня ми с корявыми ветками-сучьями. Домработницы, словно сошедшие с экранов, пасущие отпрысков вышеназванных жильцов этого мемориального района и выбивающие ковры на девственно-чистом снегу у подъездов, сменились актрисами и кинорежиссерами, балеринами и футболистами. Лишь в некоторых домах еще остались жильцы, постепенно вытесняемые «новыми русскими», скупающими престижные квартиры иногда с помощью риелторских афер, а иногда просто весом своих кошельков, с чем не могут конкурировать пенсии даже заслуженных офицеров, сохранявших основы советской государственности на протяжении многих лет.