Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

В самый год моего выпуска из училища в одном доме с нами, даже на одной лестнице, жила молодая актриса Любовь Осиповна Дюр (или, как ее называли при театре, — Дюрова). Мы вместе с нею воспитывались в театральном училище, из которого она была выпущена двумя годами ранее меня, т. е. в 1823 году. Она была очень стройна, красива, высокого роста, с черными, блестящими, выразительными глазами. Прямой нос, губы несколько полные, но прелестно очерченные, чудные, белые зубы; темно-русые волоса; белое, правильное лицо, несколько рябоватое, но чрезвычайно симпатичное: на сцене она казалась совершенной красавицей. Характера она была веселого, живого и очень остроумна. Голос ее был звонок, полон жизни, веселости и энергии; произношение ее отличалось такою ясностью, какой я не встречал ни у одной актрисы. Этим же достоинством отличался и брат ее, Николай Осипович, впоследствии наш знаменитый комик. Она была любимицей публики и занимала первое амплуа. Хотя мне очень часто приходилось на сцене играть ее мужей и любовников, но, откровенно говоря, я тогда не чувствовал к ней никакого особенного влечения. Любимейшая ученица князя Шаховского, она постоянно пользовалась его советами при изучении новых ролей; он же отечески заботился о ее образовании, руководя молодую артистку при выборе чтения и снабжая ее книгами исторического, либо научного содержания. Следующее письмо князя может дать читателю ясное понятие о добрых, приязненных отношениях учителя к его любимой ученице:

11 августа 1826 года. Нескучное.

Благодарю тебя, мое милое дитя, за письмо твое. Оно, по обыкновению, сделало мне большое удовольствие; ты пеняешь мне, что я тебя забыл, но это только придирка; не может быть, чтоб ты это в самом деле думала: ты меня очень знаешь и должна быть уверена в моей вечной дружбе, которой ты стоишь. Я радуюсь, мой милый друг, что ты полюбила чтение, и мне очень приятно, что ты, как кажется, очень прилепилась к В. Скотту: этот шотландский скот не похож на наших скотов, которые иногда тебя занимали и мешали тебе заниматься своею головою и душою, без которых они могут обойтись, а тебе никак нельзя. Мне очень хочется, чтоб ты читала «Антиквариуса»; он тебе напомнит некоторые сцены между мною и племянником, князь Иваном. Признаться, Вальтер-Скотт задел немного меня в своем романе; но, долг красен платежом: я сам изуродовал его в «Таинственном карле» [28] Одна из пьес кн. Шаховского, переделанная из романа Вальтер-Скотта. — так мы и квиты! В Петербурге и здесь открываются театры, как кажется, «Аристофаном» [29] Одна из лучших комедий князя ; здесь он идет лучше, нежели в воображении: А–ва очень не глупа; но она не имеет того, что тебе Бог дал: недостаток наружности и души немного портит наше дело; Мочалов не так умен, как Брянский; Кавалерова очень недурно дразнит Катерину Ивановну [30] Ежову, сожительницу Шаховского. ; а прочие все, в особенности «Креон», не удалят лицом в грязь; платья и декорации славные; балет не «Диделотовский», однако же хорош — и, кажется, пьеса пойдет на удивление московской публике, которая не узнает своих актеров. Прощай, пока еще милая Любовь Дюрова; дай Бог, чтоб я мог прибавить к Любови, что нибудь написать иное и чтоб ты пристала скорей в прочную пристань, а не плыла челноком в бурном море. Прощай, Бог с тобою, не забывай, и пиши к истинному твоему другу

Шаховскому .

Катерина Ивановна уже словесно отвечала тебе на твое письмо.

Намек кн. Шаховского на перемену фамилии Дюровой относится, именно, к предполагавшемуся тогда нашему браку.

Во время продолжительного траура (1825–1826 гг.). Любовь Осиповна как-то сблизилась с нашим семейством; начала ходить к нам в гости и мы вместе коротали скучные, зимние вечера: игрывали в карты, в лото, или на бильярде и тут, незаметным образом, наша склонность друг к другу начала усиливаться день ото дня… Хотелось-бы мне теперь оживить в моей памяти то счастливое время моей юности, когда чистая любовь наполняла мое молодое сердце; в голове было столько светлой мечты; будущность рисовалась в розовом цвете… но, мудрено в 60 лет [31] Эта глава писана в 1865 году. , когда голова наполовину обнажена, наполовину забелена сединой, когда и кровь стынет, и дряхлость одолевает — мудрено описывать прекрасное прошлое, давно минувшее, как сновидение!.. Одинаковость наших характеров много способствовала нашему сближению. Помню, как однажды я подарил Любови Осиповне подсвечник и стаканчик, выточенные мною из карельской березы. Она поставила их на свой столик, где лежали разные ценные вещицы: браслеты, серьги, кольца и проч. Как-то утром, беседуя с нею, я сказал полушутя:

— Вот, Любовь Осиповна, теперь мои ничтожные подарки вы поместили на почетном месте, а придет пора, когда цена им поубавится: вы отдадите их кому-нибудь из знакомых, или, просто, велите вашей горничной убрать их с глаз долой…

— Почему вы так думаете?

— Потому, что на свете нет прочного счастия. Вы, во время траура, скуки ради, сошлись с нашим семейством, подружились со мной; я забавляю вас иногда анекдотами, балагурю, шучу… Но, наконец, и это вам прискучит! Откроются театры, обыденная ваша жизнь войдет в свою обычную колею: новые роли, новые сценические успехи увлекут вас в свой водоворот, а мы тогда хотя и будем ежедневно видеться, но продолжится-ли наша теперешняя дружба?

— Как теперь, так и всегда.

— Ах, если бы я всегда был так счастлив, как теперь!

— А кто-же вам в этом помешает?

— Если не вы сами, так ваши поклонники, обожатели, театралы…

— Какие пустяки!

— Все на свете начинается с пустяков. Но если вы называете меня другом, то будьте откровенны, признайтесь: разве эти блестящие светские обожатели ваши не кружили вам голову?

— Кружили, да не вскружили.

— Это вы говорите о прошлом; а кто поручится за будущее?

Она замолчала на минуту, потом взглянула на меня и с улыбкою сказала:

— Кто так, как вы, успел в настоящем, тому можно надеяться и на будущее…

— Покорно вас благодарю; но я не так самолюбив, чтобы шутку принять за истину.

— Ах, Боже мой, не давать-же вам клятвенного обещания!

— Разумеется. Где клятва — там и преступленье!

В это время, по мостовой загремела коляска. Любовь Осиповна подошла к окну и поклонилась кому-то из знакомых своих театральных поклонников, которые довольно часто разъезжали мимо нашего дома. Я тоже выглянул за окно: это был один из гвардейских офицеров особенно упорно ухаживавший за Дюровой. Эта противная коляска, будто черная кошка, пробежала между нами.

— Ну, Pierre, что-же вы замолчали? — сказала моя любовь, садясь на прежнее место.

— Я и то сказал вам много лишнего…

— Вы сегодня какой-то странный: хотите разыгрывать резонера…