Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

Понятию, что при таком светиле, явившемся на нашем балетном горизонте, счастливая звезда директорской фаворитки должна была померкнуть. Тогда Гедеонов был уже директором театров в обеих столицах и он, с горя, заблагорассудил перевести петербургскую Елену на московскую сцену; но и туда переселилась она не на радость. Московские театралы, поклонники первой тогдашней балерины Санковской и других танцовщиц, начали враждебно преследовать петербургскую незваную гостью, и зачастую угощали ее шиканьем. Москва за своих стоит горой и эксцентричный антагонизм этих балетоманов дошел, наконец, до того, что в одно из представлений какого-то балета, в котором первенствовала петербургская Елена, выброшена была из верхней ложи к ее ногам — мертвая кошка! Мщение, конечно, перешло уже границы всяких приличий; но когда разгуляется московская широкая натура, она принимает чудовищные размеры.

Виновного [56] Несколько лет тому назад, в одной из петербургских газет, покойный Павел Александрович Булгаков (родной брат известного Константина Булгакова) сознался, что он был виновником этой дикой шутки. Не понимаю, к чему было печатно признаваться! Лучше бы было, если бы эта тайна умерла вместе с ним. , разумеется, не отыскали, но после этой кошки его превосходительство начал зверем смотреть на московский балет и сократил прежние на него расходы.

О дальнейших похождениях Елены я не помню подробностей; знаю только, что она возвратилась, по отъезде Эльслер, в Петербург, а потом уехала в Париж, кажется, там танцевала, без особенного успеха, на сцене Большой Оперы и, наконец, умерла в Париже в 1857 году. Но слухам, она была добрая женщина и зачастую укрощала вспыльчивого и раздражительного своего патрона, через которого, может быть, приходилось ей терпеть иногда напраслину и клевету. Хотя Ф. Эльслер уже не в первой своей молодости посетила Петербург, но дивным своим талантом, грацией и особенно мимикой могла обворожить любого юношу… О стариках я уже не говорю; они все были от нее без ума, кроме Гедеонова, разумеется, который не обращал никакого внимания на ее сценическое торжество и видел в ней только нарушительницу своего закулисного счастия.

Балетмейстер Перро поставил для Ф. Эльслер несколько новых балетов, с прекрасною музыкой композитора Пуни [57] Балет «Эсмеральда», соч. Перро, был поставлен, еще до его приезда в Петербург, самою Фанни Эльслер. ; замечательнейший из них «Катарина, дочь разбойника», где она обнаружила в полной силе свой огромный талант. Надо сказать, что и окружавшие ее, в то время, танцовщицы чуть-ли не на подбор были красавицы; знаменитый танец с ружьями (pas de fusils), под предводительством Катарины, производил постоянный восторг в публике.

Помню я еще небольшой балет соч. Перро, под названием «Мечта художника», в котором наша будущая знаменитость Муравьева представляла амура; ей тогда было лет 15. Я видел, как за кулисами, в одно из представлений этого балета, Эльслер целовала ее, как бы меньшую сестру и наследницу ее славы. При окончании трехлетнего ангажемента Ф. Эльслер, Гедеонов, по обоюдному соглашению с Перро, пригласил из Парижа танцовщицу Карлотту Гризи (Гризи была фавориткою Перро), а Ф. Эльслер предложил на один сезон перейти на московский театр. В Петербурге Гризи, сменив Фанни, не заменила ее, а Фанни в Москве производила такой же фурор, как и в Петербурге, потому что ей не могли помешать никакие московские знаменитости.

Отношения А. М. Гедеонова к артистам. — Барон Левенштерн. — Неприятности со мною по поводу нового контракта. — Рассрочка прибавки разовых во целковому на год.

Для полного описания личности А. М. Гедеонова я должен упомянуть еще об некоторых чертах его странного характера. У него была претензия создавать самому таланты и хотя его креатуры, по большей части, не пользовались успехами на сцене, но всегда загораживали дорогу людям, имевшим истинное дарование. К первоклассным артистам он вообще относился как-то недоброжелательно и, при случае, всегда готов был сделать им что-нибудь неприятное; так, например: Тальони, Ф. Эльслер, Рубини, Тамбурины, французские артисты Алланы (муж и жена), Брессан, покойный мой брат, жена его, В. В. Самойлов, сестра его Вера Васильевна и некоторые другие, зачастую имели с ним неприятные объяснения и столкновения. На молодых же актеров и актрис, начинавших пользоваться любовью публики, или обративших на себя внимание высокопоставленных особ, Гедеонов всегда косо поглядывал, как бы в предупреждение, чтобы они не вздумали забыться перед ним, будто желая им сказать: «вы-де не слишком надейтесь на покровительство кого бы то ни было, а без меня немного от этого выиграете!»

Упомянув выше о Тальони, я не могу обойти молчанием одну щекотливую историю, случившуюся с Гедеоновым во время ее пребывания в Петербурге; рассказы об этом происшествии долго гуляли по городу с разными прибавлениями.

Был у Александра Михайловича старинный приятель, отставной заслуженный генерал, георгиевский кавалер, остзейский барон Левенштерн — страстный поклонник Тальони; но так как он был человек вовсе не богатый, то, пользуясь приятельскими отношениями к Гедеонову, постоянно бывал в его директорской ложе. Однажды, на вечере у графа Воронцова-Дашкова, Гедеонов, сидя за картами, бранил Тальони и говорил, что напрасно эта старуха к нам приехала, что теперь зачастую, при ее представлениях, театр бывает далеко не полон, и публика явно к ней охладела. Барон Левенштерн не мог не вступиться за свою любимицу и сказал, что это не справедливо, что он не пропускает ни одного ее представления.

— Что ж мудреного, — сказал Гедеонов, с язвительною улыбкой, — вы всегда у меня в ложе и смотрите даром, а не за деньги.

Раздразненный барон кинул карты, вскочил из-за стола и бросился на своего неделикатного приятеля. Окружавшие их гости, конечно, поспешили их развести, но гр. Воронцов приказал им обоим подать шляпы и попросил их окончить свою ссору не в его доме. Иные говорили, что ссора эта едва не кончилась дуэлью; другие прибавляли такие варианты, что я считаю лучше о них умолчать. Но как бы то ни было, а барон Левенштерн с тех пор не показывался уже более в директорской ложе.

Сообщу моим читателям об А. М. Гедеонове еще несколько анекдотов и фактов, которых случилось мне быть свидетелем, или слышать о них от людей вполне достоверных.

Однажды был поставлен какой-то новый балет, на который была затрачена довольно большая сумма, но он не имел успеха. В день третьего или четвертого представления этого балета, поутру, по заведенному порядку, подают Александру Михайловичу так-называемую «рапортичку» о сборах с обоих театров. Увидя, что на Александринском театре, где шла в тот день какая-то старая трагедия или драма — почти полный сбор, а на Большом, где шел новый балет, не разобрано билетов и третьей доли, он швырнул рапортичку и яростно вскрикнул: