Наталия Будур - Нансен. Человек и миф

В 1928 году в Норвегии разразился правительственный кризис, и Нансена в очередной раз попытались сделать премьер-министром, поскольку Отечественный союз очень укрепился.

Нансен положительно отнёсся к этой идее, хотя и подчёркивал в своих официальных речах, что «он — не политик». Однако планы стать во главе государства вновь потерпели фиаско.

Тем не менее он продолжает активно выступать и теперь уже в открытую нападает на коммунизм, последовательно развивая свои основные постулаты «организационной» речи 1925 года: необходимость сохранения частной собственности, предоставление полной свободы слова и явного преимущества частных инициатив перед государственностью. Он даже совершает турне по стране, в котором его сопровождает Сигрун, и клеймит позором советское руководство, с которым ему теперь практически невозможно договориться ни о возвращении армянских беженцев, ни о научном сотрудничестве и которое постепенно закрывает границы страны:

«Если какая-то партия пришла к выводу, что она хочет свергнуть народовластие и присвоить власть себе и своей партии, то такую партию следует признать негативной. Это неплодотворная и разрушительная работа, независимо от того, кто этим занимается — фашисты или коммунисты. Они одинаково хороши. Жажда власти всегда в конечном счёте действует разрушительно».

И ещё Нансен критиковал буржуазную политику вообще и неизменно отрицательно относился к парламентаризму и стортингу в частности.

Многие биографы, описывая последние годы жизни Фритьофа Нансена и его болезнь, ничего не говорят о том, что он до конца своих дней невероятно любил жизнь — и женщин.

В книге «Нансен и его женщины» Карин Берг пишет о последней любви Нансена — американской журналистке и писательнице норвежского происхождения Бренде Уеланд. У романа есть свидетели — тридцать писем, которые хранятся в Историческом обществе Миннесоты в США. Познакомил Бренду и Фритьофа её отец, Андреас Уеланд, который регулярно приезжал на свою историческую родину. В очередной раз он отправился в Норвегию в мае 1928 года и на корабле познакомился с Нансеном, возвращавшимся домой после турне. Они подружились, им было о чём поговорить, потому что Андреас Уеланд был известным адвокатом и сыном крупного норвежского политика. Приехав в Норвегию, Нансен пригласил Уеланда и ещё несколько своих друзей на автомобильную прогулку. Уеланд в ответ пригласил Фритьофа пожить у них дома, когда он в следующий раз приедет в Норвегию.

Нансен приехал в США в 1929 году обсуждать строительство цеппелина и жил у Андреаса. Бренда договорилась взять у известного норвежца интервью — и впервые увидела его в Нью-Йорке в марте. И влюбилась с первого взгляда. Нансен ответил взаимностью.

Они состояли в переписке до последних дней жизни Фритьофа. Он писал ей трогательные письма:

«Му darling Brenda!

I love your name, Brenda, it is the fire of your soul, and your radiant burning eyes» [67].

Никогда ранее в жизни, как писал сам Фритьоф, он не встречал такой открытой и искренней девушки, которая могла бы с первого взгляда пробудить в нём ответное чувство. Он настолько был увлечен ею, что даже предложил отправиться вместе с ним в полёт на цеппелине и добавил:

«Если мы не вернёмся, это не имеет ни малейшего значения, и потому я бы хотел, чтобы мы вместе остались там навсегда».

Именно в письмах к ней он изливает душу, рассказывает о своей первой женщине — жене пастора, пишет о женитьбе на Еве. Рассказать столь интимные вещи можно только тому, кого любишь и кому бесконечно доверяешь…

Нансену исполнилось 69 лет, когда у него «по-настоящему» стало болеть сердце. Вот что писала Лив Нансен-Хейер:

«Сейчас я могла вспомнить только последние дни его болезни, последнюю неделю, когда ему стало лучше и он снова был полон надежд. Воспоминание о том, что он с надеждой и бодростью думал о будущем, а смерть пришла так незаметно, смягчало горе.

Он как раз вернулся из ежегодной поездки в горы, куда ездил с Якобом С. Ворм-Мюллером и Вильгельмом Моргенстьерне в конце февраля, и тут заметил, что левая нога распухла и не слушается. Врач Рольф Хатлехуль осмотрел отца и уложил его в постель. Он счёл это за тромбофлебит и сказал, что это скоро пройдёт. Через неделю опухоль почти спала, но отец ослабел, цвет лица стал синюшным, пульс — быстрым и неровным. Врач сказал, что это признак болезни сердца.

Болезнь не появилась совершенно внезапно. Ещё в декабре 1928 года у него случился на охоте первый сердечный приступ. С ним была Имми, она страшно перепугалась, увидев, что отец присел на пенёк и что у него страшные боли. Она позвонила нам, Андреас посадил в автомобиль доктора Хатлехуля и помчался с ним сломя голову к отцу. Когда они приехали, отцу стало уже немного легче, и на следующий день его можно было везти домой. Но рентгеновское обследование показало, что сердце ненормально увеличено, а пульсации его неровны. Мерцательная аритмия, определил болезнь доктор Хатлехуль.

Отец, конечно, потребовал, чтобы ему сообщили результаты обследования. Ему сказали, что отныне он должен больше беречься. Но скоро он опять почувствовал себя бодрым и здоровым, а беречь свои силы ему никогда и в голову не приходило.

Напротив, он снова поехал с докладами по Европе и Америке и с прежней энергией продолжал работать над оказанием помощи армянским и прочим беженцам. До сих пор его здоровье не уступало его энергии и он просто не мог представить себе, что сердце может отказать.

В горах Ворм-Мюллер и Моргенстьерне заметили, что он теперь быстрее уставал и иногда отставал от них. Однажды он остановился и опёрся на палку.

„Он ни слова не сказал, но я впервые увидел грусть на его лице“, — рассказывает Ворм-Мюллер.

Но в избушке вся его усталость прошла. Он смеялся, рассказывал разные истории и был, как всегда, полон замыслов и планов. Часто он вслух мечтал о том, что ему хотелось бы сделать, прежде чем придётся „расстаться с жизнью“. Очень хотелось ему совершить кругосветное плавание на яхте в кругу хороших друзей, чтобы было много времени и можно было бы останавливаться там, где понравится. Он очень хотел повидать Египет, Индию и тихоокеанские острова, особенно хотелось ему ознакомиться с восточными цивилизациями и народами. Эта давнишняя мечта часто возвращалась к нему.

И вот он внезапно повержен. Бледный и слабый, лежал он в своей необъятной кровати. Глаза стали огромными. Тут уж не спасала сила воли. Но он терпеливо сносил неизбежное. „Вот я лежу и думаю, как много бы ещё нужно сделать“, — говорил он с грустной улыбкой.

В первые недели ему было очень плохо и выглядел он совсем нехорошо. В нижней части правого легкого появились уплотнения, однажды был обморок. Доктор Хатлехуль пригласил старого друга отца профессора Петера Ф. Хольста, и вместе они пришли к выводу, что у отца в лёгком закупорка сосуда. Он всё время чувствовал колотье в боку, и в мокроте иногда появлялась кровь. Но он быстро оправился. Через три-четыре дня после обморока колотье прошло и сердце стало работать лучше. На ноге опухоль тоже почти исчезла. С 19 марта он уже чувствовал себя вполне хорошо, и выздоровление проходило нормально.