Ярослав Иосселиани - В битвах под водой

Паластров был назначен штурманом нашего будущего дивизиона. Он давно уже плавал на Баренцевом, Карском и Норвежском морях и полюбил Север.

— А полярный день! Это чудо природы! — продолжал Паластров. — Круглые сутки в течение месяца над головой у тебя солнце. Погода безоблачная, тихая. В такие дни человека охватывает какое-то особое, приподнятое настроение…

— Ты так убедительно говоришь, что и в самом деле можно влюбиться в этот край…

— Нельзя не полюбить! — решительно подтвердил Паластров.

В тот момент я был весьма далек от того, чтобы хоть частично разделить мнение моего собеседника, но последующие годы службы на Северном флоте убедили меня в правоте его слов. Не только я, но и другие подводники, прибывшие со мной с «курортного флота», как в шутку называли моряки Черноморский флот, привыкли к суровому морю Баренца и полюбили его буйную стихию и необъятные просторы.

Нас покачивала пологая и довольно сильная океанская волна, хотя ветер едва достигал трех баллов.

— Здесь часто так бывает, — пояснил Паластров, — ветер хотя и небольшой, а волна свое достоинство сохраняет…

Наш выход из базы прикрывали корабли советского Северного флота. В воздух поднялись истребители.

Никогда не видел я такого скопления кораблей, транспортов и авиации.

— И так всегда. Когда союзники входят в базу или выходят из нее, наши создают такое прикрытие, что фашисты ни разу еще не посмели на них напасть. И капитан-лейтенант указал на неуклюжие «Либерти», двигавшиеся в разных направлениях.

Потребовалось более четырех часов, прежде чем конвой был готов начать движение по маршруту. Транспорты выстроились в восемь колонн с интервалом между колоннами по полмили. В каждой колонне, на расстоянии одной мили друг за другом, следовали пять-шесть «Либерти». Центральное положение в конвое занимал крейсер противовоздушной обороны, сопровождаемый двумя эскортными авианосцами.

«Джоном Карвером» командовал, как я уже говорил, Мейер, американец немецкого происхождения. Чтобы познакомиться с ним и уточнить некоторые вопросы, связанные с нашим пребыванием на транспорте, мы с Паластровым поднялись на мостик.

— Очень приятно иметь на борту подводника, — Мейер проткнул мне сухую, костлявую руку, изобразив на лице нечто похожее на улыбку. — Теперь мы вместе с вами будем подвергаться Подводной опасности.

— Только что, мистер капитан, я прочел в журнале «Лайф», что немецкие подводные лодки уже не опасны, — заметил я.

— Правильно! Для журнала не опасны, — при этих словах американские моряки, стоявшие на мостике, рассмеялись и подошли поближе к нам. — Знаете, как говорят об этом журнале?

— Нет.

— «Эх, и лайф! Лучше бы смерть».

И снова на мостике раздался дружный смех.

— «Лайф» пишет, а немецкие лодки воюют, — вставил высокий американец, посасывавший длинную, словно по росту подобранную трубку.

— Для ваших немецких коллег даже вот такое охранение, — Мейер описал рукой круг, — нипочем… топят нас — и все…

— Да, для хороших подводников охранение… только помеха, — согласился я, — но в журнале говорится, что немецкие подводники деморализованы и… плохо воюют…

— Журнал сам деморализован! — перебил меня капитан, поджав свои бескровные губы. — Немцы чувствуют себя хорошо…

С Мейером мы легко договорились по всем вопросам. Он разрешил матросам и старшинам небольшими группами выходить на верхнюю палубу, пользоваться санитарными узлами наравне с экипажем «Джона Кервера», осмотреть корабль, провести вечер самодеятельности. Но когда вопрос коснулся транслирования в кубрике последних известий из Москвы, возникли затруднения.

— Зачем матросу политика? — с заметным раздражением сказал капитан. Молодому человеку нужны музыка, танцы, девушки, вино. Музыку мы транслируем, танцевать разрешаем, а вино и девушек они найдут в Англии.

— Простите, у нас другие порядки, — продолжал настаивать я, не обращая внимания на улыбки американских моряков.

— Мистер командер, я не могу разрешить транслировать московскую станцию, решительно заявил Мейер. — Вы лично, если хотите, можете слушать через офицерский приемник в штурманской рубке. И то… я бы на вашем месте не, тратил на это время. А матросы… давно известно: чем меньше матросы знают, тем лучше для них и для дела… Я бы развлекал их как-нибудь иначе.

Мне пришлось удовлетвориться возможностью самому слушать сводки Совинформбюро, чтобы потом информировать матросов и старшин.

Идя со средней скоростью девять узлов, конвой держал курс на остров Медвежий, с тем чтобы на его траверзе повернуть на запад и обойти Норвежское побережье, оккупированное фашистскими войсками.

К исходу четвертого дня конвой находился уже в районе этого каменного острова, расположенного в Северном Ледовитом океане, на полпути между материком и архипелагом Шпицберген.

После очередной беседы с матросами и старшинами мы с Пал Астровым вышли из кубрика и направились к себе в каюту. На палубе нас догнал Свиридов.

У матроса был явно озабоченный вид.

— Товарищ капитан третьего ранга, — Свиридов понизил голос до шепота, эти… вон тот…

— Кто?

— Джон Берна… все время агитируют наших матросов ехать в Америку. Расписывает, какое там райское житье. Говорит, он сам чех, Иваном его звали, а теперь Джон…

— Так чем же Джон лучше Ивана? Вопрос этот оказался для Свиридова неожиданным, и матрос растерялся.

— Он оскорбляет нас, товарищ капитан третьего ранга!

— А вы отвечайте тем же…

— Чем? — Свиридов вопросительно посмотрел сначала на меня, а затем на капитан-лейтенанта.

— Доказывайте, что у нас лучше, — вставил Паластров, — и агитируйте его ехать к нам.

— Такого гада к нам нельзя, товарищ капитан-лейтенант. У него нет родины! — возразил матрос.

— Вот вы ему и объясните, что люди, которые изменяют родине и уезжают в чужие страны только потому, что сегодня там картошка стоит на две копейки дешевле, — изменники и гады. Он тогда поймет, что вы его тоже считаете гадом.

— Мы ему без намека… прямо говорим, что он гад, изменник, предатель и… еще крепче… говорим кое-что… но… он не оскорбляется… Вот если бы вы разрешили…

— Что я должен разрешить?

— Бока немножко… намять ему.

— Вы с ума сошли! — рассердился я. — И это вы, комсорг, говорите такие вещи?

— Мы ему за дело. Он ведь про фашистов говорит, что они вроде не такие уж плохие люди… Даже некоторые американцы возмущаются… Они только вдвоем такие… А таких только кулаками можно образумить…

— Кто же второй?

— Вот Берна и тот… его друг Чарли! Но тот меньше болтает. Тот по-русски не говорит, а этот знает язык…

— Неужели в кубрике у вас происходят такие споры? — удивился Паластров.