Николай Черкасов - Записки советского актера

Самые значительные трудности возникают перед актером в тех случаях, когда единый продолжительный по протяжению и эмоционально на одном дыхании построенный эпизод не может быть заснят одним куском, но дробится режиссурой на небольшие сцены, съемки которых отделены недельными, а то и месячными перерывами.

Как я указывал, сцена ссоры Алексея с Евфросинией из «Петра Первого», единая по своему внутреннему действию, в силу технических причин была раздроблена на множество мелких кадров, съемка которых растянулась на несколько месяцев. Трудная для исполнителя сцена тяжелой болезни Ивана Грозного, обращающегося к боярам с заклинанием присягнуть младенцу Дмитрию, также была раздроблена на ряд мелких эпизодов, снимавшихся в разное время. Задание, которое следует выполнить в едином эмоциональном порыве, до крайности затрудняется при дроблении на мелкие составные части, сквозь которые необходимо провести единую линию жизни и развития образа.

В обоих приведенных случаях съемки хотя и производились с большими, иногда месячными интервалами, однако же последовательно, по ходу развития сценария. Но часто бывают и такие случаи, когда кадры снимаются в обратной последовательности, то есть — сперва финал, потом — середина сцены и под конец — ее начало. Не исключено и такое положение, когда, в силу стечения обстоятельств, в зависимости от условий производства натурных и павильонных съемок, кадры одной и той же сцены снимаются вперемежку. Все это, несомненно, усложняет задачу актера, снимающегося в кино, и требует от него особых навыков.

Актер привязан к кадру. Если, допустим, укрупняется какая–либо часть общего плана, а актер находится где–то позади, то и он обязан «входить» в кадр до самых больших укрупнений, вплоть до того, что в кадре может фотографироваться одно лишь его плечо, рука или часть головы. Конечно, это обременительно для актера, которому в течение долгих часов приходится присутствовать, а не действовать, и также требует выработки определенных исполнительских навыков.

Иногда спрашивают, не отражается ли на здоровье актера и на его нервной системе игра в театре и в кино, причем обычно при этом имеют в виду трагические роли с большими внутренними переживаниями.

Если бы мы в самом деле переживали чувства своих героев, то, естественно, после одного из первых спектаклей мы не смогли бы миновать психиатрической лечебницы.

Исполняя роль Ивана Грозного в первой серии одноименного фильма, я десять или двенадцать раз (не считая репетиций) переживал тяжелую болезнь и смерть своей верной подруги, царицы Анастасии. А играя ту же роль в театре, в «Великом государе», я около трехсот раз (также не считая репетиций) в припадке гнева убивал посохом своего любимого сына от брака с Анастасией — царевича Ивана. Нетрудно представить себе, что случилось бы со мной, если бы! я переживал эти сцены подлинными чувствами, в полную силу настоящих человеческих эмоций!..

Все дело в том, что, творчески переживая любое чувство, мы не ощущаем ни горечи, ни отчаяния, ни счастья, ни восторга. Мы не ощущаем боли от ножа, воткнутого в спину, нас не сражает пуля, направленная в сердце.

Находясь в радостном состоянии творческого процесса, мы, в силу природной склонности к артистической профессии, в меру своего дарования и профессионального умения, творчески переживаем эти чувства, создавая у зрителей иллюзию подлинной достоверности наших переживаний.

Следовательно, сценические переживания есть творческие переживания, не отражающиеся на нервной системе.

Тем не менее, труд актера и в кино и в театре — труд необычайно напряженный по своей природе, и это напряжение не может, конечно, не отражаться на нервной системе. Вероятно, поэтому актер, в силу своей профессии, особенно чувствителен.

Иное дело, когда актеру в кино приходится совершать действия, которые связаны с конкретным физическим состоянием.

Представьте себе съемку, где в нескольких дублях актера обливают водой или подвергают другим физически ущербным действиям, где приходится пить, есть или, — что могло бы показаться проще всего, — курить. При пятикратном дублировании сцены с курением актер накуривается буквально до одури, что, конечно, отражается на здоровье и нервах.

В фильме «Подруги», играя белогвардейского офицера, я по ходу действия отнимал у своей жертвы жареную куру. Жадно и грубо разрывая ее на части, я тут же, с помощью своего партнера, должен был ее съесть. Если в первом дубле кура была съедена с хорошим аппетитом, а во втором все же не без некоторого удовольствия, то в третьем дубле мы испытывали вполне понятную тягость, для характеристики же нашего самочувствия в пятом дубле у меня не хватает подходящих слов.

Во второй серии «Петра Первого», в сцене удушения царевича Алексея министрами в каземате Петропавловской крепости, на меня накидывали черный плащ и по ходу действия душили и избивали. Сцена была короткой и не очень трудной, но режиссер увлекся количеством дублей. В съемках было занято несколько московских актеров, которые спешили в тот же вечер выехать в Москву и торопились на вокзал к отходу поезда. Время было на исходе. Однако режиссер решил снять еще один дубль.

Все пошли навстречу желанию режиссера, все постарались возможно лучше выполнить его задание.

Когда, набросив на меня плащ, меня снова принялись душить, я получил настолько сильный удар, что невольно вскрикнул, — но с большим напряжением преодолев боль, все же доиграл сцену до конца.

Разумеется, никто из участников данного эпизода не хотел причинять мне вреда, — я стал случайной жертвой в той бурной схватке, которая должна была быть убедительно показана в фильме как суровая расправа с Алексеем. На подобных примерах можно было бы, вероятно, и не останавливаться. Но, приводя их, мне хотелось подчеркнуть, что актер в любых, порой в очень трудных условиях, должен уметь владеть собой и не выходить из образа.

Не раз мне приходилось выслушивать мнение, будто некоторые актеры и в личной жизни почему–то стараются играть. Думаю, что это неверно. Правда, в дореволюционное время нередко бывало, что герой–любовник ходил «героем–любовником» и на сцене и в жизни. Он своеобразно надевал особую шляпу, бросающийся в глаза яркий галстук, принимал живописные позы, несколько нарочито разговаривал, форсируя звук.

Мне кажется, что это не только обедняет актера, но, прежде всего, говорит о его ограниченных профессиональных интересах и весьма непритязательных интеллектуальных возможностях.

Актер в жизни не должен подчеркивать ту или другую особенность своего артистического дарования, хотя бы только потому, что он тем самым утомляет и расходует себя. Надо сохранить возможность вспыхнуть артистическому дарованию в момент, когда поднимается театральный занавес или начинает вертеться ручка киноаппарата.