Виктор Баранец - Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

Дружно поржав в ту метельную ночь, солдаты возвратились в караулку, а Евсеич с тех пор стал излюбленным объектом для различного рода насмешек. Ядовитее всех и сверх всякой меры, естественно, злорадствовал Хряк. Подойдя к Евсееву, он схватил его за пояс, на котором висел брезентовый патронник с двумя автоматными магазинами, и сказал:

— Смотри хоть на этот раз не обосрись! А то от тебя до сих пор говном воняет!

Дикий взрыв солдатского смеха.

Хряк пошел дальше вдоль строя. А Евсеич с невиданной доселе прытью рванул из строя, выхватил магазин из патронника, в мгновение ока присоединил его к автомату, передернул затвор и резанул долгой страшной очередью поверх наших голов.

Рота мигом свалилась на серый асфальт плаца.

— Лежать, сука! — бешено орал Евсеев, направляя автомат на Хряка, который пытался поднять голову.

Евсеич, словно балуясь, постреливал одиночными поверх наших голов. В тот день я впервые в жизни слышал, как визжат над головой пули.

Осталось в памяти и другое — теплый ручеек мочи, который тек из-под впереди лежащего солдата прямо мне под щеку, прижатую к асфальту…

Рота продолжала недвижно лежать. Я лишь краем глаза увидел, как из-за каменной трибуны медленно вышел лейтенант Похоленчук и решительно двинулся прямо на Евсеича.

— Лежать! — визгливо крикнул ему солдат, направив оружие в сторону замполита.

Литер его не слушался.

Евсеев выстрелил поверх его головы, но офицер подходил все ближе.

Солдат прищелкнул к автомату уже второй магазин и продолжал яростно палить. Я закрыл от страха глаза. Я еще ни разу не видел, как убивают человека.

Расстреляв в воздух все патроны, Евсеев бросил автомат на асфальт и убежал с плаца.

Бледный лейтенант поднял оружие и приказал роте встать.

В строю пахло мочой и калом.

Евсеича посадили на гауптвахту, а когда он отсидел — увезли лечить в киевский окружной госпиталь. Хряка перевели дослуживать в другую часть — аж на Дальний Восток…

С того дня мы стали по-другому относиться к летехе.

Его уже никто не называл политбрехом.

…Во время учений на полигоне в местах питания солдат по походному варианту часто оставалось в траве много кусков хлеба. Сколько ни свирепствовали по этому поводу командир с замполитом, толку было мало. Вскоре во время очередного привала замполит появился в расположении роты с одноруким мужиком, на пиджаке у которого блестела Золотая Звезда Героя Соцтруда. Лейтенант помог ему взобраться на танк.

Солдаты хлебали борщ из котелков и с любопытством поглядывали на пришельца. Похоленчук представил его роте — председатель местного колхоза. Поздоровавшись с танкистами, председатель толкнул такую речь о хлебе, после которой не хотелось поднимать глаза. Были в ней примеры о сгоревших от инфаркта на уборке пшеницы комбайнерах и о том, что даже дети колхозников по десять часов не уходят с тока, о беременных женщинах, надорвавшихся на ворошении жита и о трактористе, подорвавшемся во время пахоты на затаившемся в земле со времен войны снаряде…

Больше замполиту уже не надо было читать нам мораль о необходимости бережно относиться к хлебу.

Сколько лет с тех пор минуло? Да все тридцать. А мне все до деталей помнится. Спасибо тебе, замполит Похоленчук…

Я не раз слышал злые языки армейских циников о том, что «политработнику достаточно закрыть рот — и рабочее место убрано». Эти афоризмы стали вызывать у меня впечатление фирменной армейской глуповатости.

Когда настанут иные времена и замполитов превратят в помощников командиров и неуклюже перелицуют название их должности на американский манер, очень многое в армии рухнет. Эти люди, которые еще недавно худо-бедно пытались проповедовать в частях и на кораблях вместе с политическими догмами и многие моральные истины, вносившие в солдатские души хоть какие-то просветы добра, человечности и культуры, почувствуют себя униженными, ненужными, оскорбленными.

Понизив их служебный статус, новые власти допустили просчет, который привел к тому, что авторитет воспитательной работы стал хиреть на глазах. Армия теряла духовную опору, не воспринимая новую идеологию, многое в которой было искусственным и лицемерным.

И даже лозунги о священной обязанности Родину защищать воспринимались уже как полумертвые слова, как мыльные пузыри, лопающиеся на ветру. Самые высокие и самые красивые призывы нищающая и растерянная армия переставала воспринимать. Армия готова беззаветно защищать Родину лишь тогда, когда Родина защищает армию.

Военный люд России начинал жить в иной реальности: он все чаще вынужден был защищаться от напастей, порождаемых новой властью, — поначалу унизительно клянча у нее средства для того, чтобы чувствовать себя достойной государства вооруженной силой, а потом уже просто для того, чтобы физически выжить…

…Я листаю страницы памяти.

Лютой январской ночью 1966 года человек десять солдат нашего взвода вместе с лейтенантом Карелиным возвращались в часть с концерта в подшефном колхозе. Наша машина, крытая брезентом, свалилась с невысокого моста в речку Пере-плюйку. Все остались живы и выбрались из огромной проруби. Одному мне не повезло — сломал ногу.

Мокрые солдатские шинели мгновенно сделались жестяными, а сапоги трехпудовыми. Лейтенант взвалил меня на свои плечи, а всем приказал бежать в ближайшее село. Солдаты не тронулись с места. Тогда Карел привел подчиненных в чувство легендарным фирменным матом. Все смылись в ночи, тяжело топая сапожищами по мерзлой пахоте в направлении реденькой россыпи электрических огней.

Карел тащил меня на себе, ориентируясь по этим огням и по густым следам солдатских сапог. Он хрипел, как конь. Навстречу нам по бездорожью уже летела в ночи сельская санная упряжка…

Проведать меня в госпитале пришел весь взвод. Нанесли гостинцев. Навестившая меня по такому случаю мама раздала каждому по огромному апельсину.

Лейтенант Карелин лежал с воспалением легких в соседнем отделении. Все двадцать два маминых апельсина солдаты отдали ему.

Потом было наше первое солдатское горе…

После стрельб на полигоне лейтенант проверял танки взвода. Сквозь пушечный ствол он крикнул Беку:

— Проверь электроспуск!

И не успел убрать голову.

Бек нажал кнопку. Бабахнул выстрел из вкладного стволика. Лейтенанту снарядом разнесло полголовы.

Я впервые увидел вскрытый человеческий череп, вылезшие на лоб глаза и мозги, разбрызганные по промасленному грязному снегу.

Бек высунулся из командирского люка с вытаращенными страшными глазами и мгновенно свалился вниз. Он заблевал все боевое отделение танка хорошо пережеванной гречневой кашей вперемешку с кровью.