Леонид Млечин - Маркус Вольф

Затем офицеры вскрыли шкаф с самиздатовскими рукописями. Они сразу определили, что содержание машинописных сборников стихов и прозы направлено против существующего строя. Обнаружили пишущую машинку, на которой были напечатаны эти тексты. Стихи, романы и недозволенные разговоры с иностранными корреспондентами — вполне достаточно для возбуждения уголовного дела.

Руководители Министерства госбезопасности приняли решение брать преступника с поличным. Служба наружного наблюдения сообщила, что Ревизор вышел из дома с портфелем, идет на встречу с представителями западногерманской прессы. Чтобы исключить возможность присутствия при аресте иностранных граждан, прежде всего из Западной Германии, двое оперативников блокировали основной вход в здание под видом ремонта и предложили Ревизору обойти здание и найти вход с переулка. Там его и арестовали…

Когда я впервые оказался в комплексе зданий на Норманенштрассе, которые принадлежали МГБ ГДР, там работала комиссия, разбиравшая архивы госбезопасности. В огромных подвалах министерства можно было заблудиться.

Подчиненных Мильке отличали изобретательность и изощренность. В закупоренных банках хранились носовые платки, которыми арестованные должны были провести у себя между ногами, чтобы потом — в случае их побега — служебные собаки, понюхав платок, могли бы отыскать их по запаху. Свет не видел более предусмотрительных людей, чем немцы из МГБ…

В подвалах были свалены мешки с документами. Тысячи мешков. В последний момент, когда ГДР рушилась, офицеры госбезопасности пытались всю документацию уничтожить, но машины для резки бумаги в лапшу не осилили такую кучу секретных материалов. Рвали вручную. Но эти обрывки собрали, и их содержание восстановили.

На верхних этажах министерства находятся гигантские раздвижные стеллажи с папками. Это досье. На моих глазах сотрудница музея взяла лежавшее сверху пухлое дело. Оказалось, оно заведено на работавшего в ГДР иностранного дипломата. Его обвиняли в контрабанде и интимных связях с женщинами. Сотрудница музея быстро захлопнула папку со словами:

— Не только вам, но и мне лучше этого не видеть.

Толстенные досье — результат работы множества офицеров госбезопасности и их помощников-осведомителей. Если человека в чем-то подозревали, его окружали множеством осведомителей, которые исписывали килограммы бумаги.

Мне показали знаменитую картотеку агентуры. Она была поделена между двумя помещениями, которые по соображениям безопасности находились на разных этажах. Карточки написаны от руки или отпечатаны на машинке. Компьютеризировать это хозяйство восточные немцы не успели. Картотека была суперсекретной. Окна в ней изготовлены из специального стекла и плотно занавешены. В одном зале — три миллиона карточек. На карточке имя человека, год рождения, адрес и код. На карточке в другом зале нет фамилий — только кличка, номер и имя офицера, который с этим человеком работает. Тем, кто трудился в одном зале, не разрешали входить в другой. Поэтому они не могли знать, чью карточку держат в руках — осведомителя или того, за кем следят. Доступ к обеим карточкам — по специальному разрешению — получали лишь офицеры-оперативники.

Иногда можно выяснить, кто именно доносил. Страшный сюрприз, тяжкое разочарование в том, кого знали много лет, иногда всю жизнь.

Система порождала не только жертвы. Ей нужны были и добровольные помощники. И она находила их во всех слоях общества: среди врачей и профессоров, священников и студентов, партийцев и адвокатов. Запуганные или желающие сделать карьеру, они доносили на соседей, друзей, родных и коллег. Одна женщина нашла в своем деле доносы, написанные ее мужем.

Дела эти поручали разбирать комиссиям, состоявшим из немолодых людей, с жизненным опытом, способных сочувствовать и сострадать.

Кристоф Хайн, который входил в такую комиссию, в сердцах заметил:

— Если бы все эти дела стали достоянием гласности, у нас началась бы гражданская война.

Его спросили:

— Сами-то хотите посмотреть собственное досье?

— Нет, — искренне ответил он, — а вдруг выяснится, что на меня доносил мой сосед? Что мне делать — переезжать?

Сотрудников комиссии я спрашивал, что их больше всего удивило при изучении архива.

— Самое поразительное, — отвечали они, — состоит в том, что, как правило, в досье нет ничего интересного, это макулатура, впустую потраченное время и деньги.

В одном досье обнаружились поминутные отчеты о том, что происходило в доме человека, за которым следили: когда хозяин дома ночью вставал в туалет, когда плакал маленький ребенок… А какой в этом смысл? Разве это не профанация работы?

Одна супружеская пара подала заявление на выезд из ГДР в Западную Германию. Вдруг в их доме пропали все голубые полотенца, затем они появились, а пропали зеленые, затем зеленые появились и пропали белые. Знакомые удивленно выслушивали рассказы о таинственном исчезновении и появлении полотенец. Теперь выяснилось, что это была операция госбезопасности — в надежде выставить уезжающих людей сумасшедшими — дескать, только сумасшедший желает уехать из ГДР.

Эгон Кренц назвал МГБ «государством в государстве». Кренц несколько лет курировал в ЦК органы госбезопасности и говорил со знанием дела:

— Аппарат госбезопасности управлял всем обществом и лишил прав весь народ.

Стратегия МГБ — жесткий контроль над страной: парализовать волю, блокировать любую несанкционированную активность. Люди знали, что агенты и осведомители рядом, и цепенели, боялись говорить откровенно. Угроза террора ничуть не менее эффективна, чем сам террор. Но при таком гигантском аппарате министерство не справилось со своей главной и единственной задачей — оно не спасло государство от распада. Безопасность государства создается властью закона, а не обилием оперативной информации.

После исчезновения ГДР бывший министр госбезопасности Эрих Мильке был первым, кого хотели посадить на скамью подсудимых. Но возникли юридические проблемы. Как осудить деяния, которые совершались в полном согласии с существовавшими на тот момент законами?

Мильке хотели обвинить в постоянном и преднамеренном нарушении статей 28 и 31 Конституции ГДР, гарантировавших свободу собраний и тайну переписки. Но ведь работа министра госбезопасности и состояла в том, чтобы эти статьи нарушать! В уголовном кодексе не нашлось статьи, по которой можно было бы судить бывшего министра госбезопасности. Поэтому его посадили за то самое убийство, с которого началась его карьера.

А за что судить бывших руководителей ГДР? За создание образцового социалистического государства?