Лидия Герман - Немка

Для посадки мы картошку, которая помельче разрезали пополам или на четыре части, от крупной отрезали кусочки с глазками. Теперь подготовленная картошка должна полежать и пускать ростки. За это время земля на участке возле избушки-хижины перекапывалась и рыхлилась граблями. Проросших семян хватило, чтобы засадить участок.

Возле нашего деревянного дома земля была скорее болотистая, и картошка не родила, поэтому мы летом жили в хижине, а зимой в доме поближе к школе и с окнами, пропускающими больше света. Хотя теплее было в избушке.

Еще одно отступление в зиму 1943 г.

После зимних каникул началась подготовка к 25-летию героической Красной Армии — 23 февраля. Школьный хор, в котором и я участвовала, подготовил несколько песен на военную тему, по-моему, мы пели «Три танкиста», «Катюшу» и «Вася-Василёк»…

В программу включались и наши танцы, но на первом месте стояла театральная постановка. В одноактной пьесе повествуется о немецком офицере, который переоделся в гражданскую одежду и попал в русский плен. При распределении ролей Мане досталась роль героя-ефрейтора. Осталась только роль фашиста, которую никто не хотел играть. Тут же приняли решение, что эту роль должна сыграть я. Эта новость привела мою мать, прямо скажем, в удрученное состояние. Однако, через некоторое время она смирилась и ей пришла идея надеть на меня костюм моего отца для этой роли. Накануне нашего выступления мать достала из сундука черный костюм из шевиотовой ткани, который моя сестра Элла несколько лет назад перелицевала, так как смотрелся он порядком изношенным. Теперь же можно было его принять за новый. (Примечание: этот костюм моя мать ни на какие богатства не стала бы менять. Она твердо верила, что её муж вернется и будет носить его.)

Не так-то просто было тогда мне представлять фашиста в костюме моего отца. Мать постоянно плакала, погруженная в воспоминания. Штанины брюк она завернула внутрь и закрепила их. При примерке заложила она мне небольшую подушку в брюки, чтобы лучше держались, и затянула ремнём. Рубашка и жакет с подвёрнутыми рукавами привели всё в более-менее сносный вид. Откуда-то достали наши бабушки картуз (наверно, Адольфа, мой отец не носил таких фуражек) и натянули его на мои скрепленные на голове косы. Лисбет подала мне складное зеркало для бритья, принадлежавшее моему отцу, чтобы я посмотрела, как выглядит фашист. Девочки смотрели на меня, а мать предупредила, чтоб я не так широко таращила глаза перед публикой. Примерка всех удовлетворила. На следующий день всё упаковали и завязали в платок. В школе мне еще нарисовали сажей усы.

По сценарию немец находился в каком-то подвале разбомбленного дома, там переоделся и нашел банку мармелада или варенья и от голода съел всё, что в ней было.

У нас в доме не то что варенья, ни одной баночки не было. Роза пообещала мне принести банку (0,5 л.) натертой моркови. У нас же не было уже ни моркови, ни свеклы.

С большим аппетитом съела я морковь перед публикой. Я ведь тоже была голодна. В заключение большого представления мы с Маней сыграли еще скетч. К этому времени Маня, видимо, забыла про свое недоверие ко мне и сидела опять со мной за партой. В скетче она играла дурашливого слугу, а я умную госпожу с немецким акцентом. Все прошло наилучшим образом. Публике все очень понравилось. По дороге домой Маня мне поведала, что она слышала. Татьяна Ивановна, наша классная руководительница, упрекнула ответственную за проведение праздника в том, что мне дали сыграть этого немца, что я его слишком симпатичным представила.

В последующих театральных постановках я играла только женские роли.

Учеба в 1943 году подходила к концу, оставались еще экзамены, а там каникулы. Все мы знали, что для нас значит это манящее слово каникулы: это робота на полях до следующей зимы. А мы радовались окончанию учебного года. И когда совсем неожиданно в наш класс вошёл директор школы и спросил, кто хотел бы вместо экзаменов работать в поле, мы с восторгом отреагировали. А на вопрос Мани, как же мы без экзаменов перейдем в 7-ой класс, директор ответил, что будем переведены без экзаменов.

Оказалось, в разгар посевных работ в нашем колхозе Свердлова, к несчастью, сломалась сеялка и потребовалась срочная помощь. Поэтому мы (частично, или весь класс?) оказались на посеве зерна. Для посева применили огромную борону в двуконной упряжке. В первый наш рабочий день четыре девочки, в том числе и я, направлены были непосредственно на посев. С нами были еще две взрослые молодые женщины. Мы получили по мешку примерно с 8 кг. зерна, который повесили каждой из нас наискосок через плечо. Последовала короткая учебная тренировка: быстрым движением правой руки брать из мешка полную руку зерна и с размаху широко разбросать перед собой на пахоту. Затем мы встали рядом друг возле друга на борону, левой рукой держа мешок открытым, чтобы удобно было брать зерно. При этом требовалось твердо стоять на ногах, чтобы не терять равновесие, потому как не было никакого ограждения на бороне и держаться было не за что. Мальчишка-погонщик натянул вожжи, присвистнул, и лошади потянули борону с группой сеяльщиц по пашне. По краям пашни были расставлены большие мешки с посевным зерном, чтоб мы могли пополнять наши опустевшие мешки. Была холодная весенняя погода с ветром, и руки мёрзли. К вечеру мы все очень устали, были совершенно обессилены. От однообразной нелёгкой работы я едва могла поднять правую руку. Назавтра нам дали выходной, нас заменила другая группа… В памяти остались только два таких рабочих дня, к счастью, отремонтировали настоящую сеялку…

Самая приятная работа на селе — это сенокос, прежде всего, благодаря несравненному запаху свежескошенной травы. Мы шли по лугу босиком, тянули за собой сенные вилы или грабли или же несли их на плечах. Валок за валком сгребалось и складывалось сено в копны. Голубое небо, сверкающее солнце, чистейший, слегка душистый воздух и трель круто в небо взлетевшего и недвижно парящего над нами жаворонка! Часто завороженно восторгались мы этой красотой в бескрайней степи.

В послеобеденные часы одного из летних дней приехал в поле наш бригадир с печальным известием. Известие было для меня. Муж моей сестры Эллы погиб в трудармии, в тайге. Меня как громом ударило. Я не могла сказать ни слова. И не могла себе представить, как близнецы будут реагировать, когда узнают, что их папа больше не вернется. Бригадир отпустил меня домой и назавтра. Лисбет и моя мать только тихо плакали, но девочкам пока ничего не сказали, и я это одобрила. Мы же, взрослые, убеждали себя быть терпеливыми, не падать духом. Шла война, и люди погибали не только на фронте. И нам надо идти по жизни дальше, какова бы она ни была.