Лидия Герман - Немка

10-го января нас четверых: Розу, Веру, Нюру и меня, доставили в Родино. Валя к этому времени уехала со своей приёмной матерью в Ленинград, а приёмный отец её оставался пока в Степном Кучуке.

В следующую субботу в школе состоялся танцевальный вечер. Весь вечер я танцевала в нарядных валеночках без галош… и протанцевала их. Даже толстые шерстяные чулки почти протёрлись. Этот вечер был для меня более радостным, чем бал-маскарад. Особенно приятно было танцевать с Павлом, он не был отличным танцором, но я бы хотела танцевать только с ним, пусть даже Нона в него влюблена, пусть даже он был бы в Нону влюблен, мне просто хотелось с ним танцевать.

В следующую субботу мы с Розой пошли в Кучук.

За день до этого мне Нона призналась, что она вместе со своей семьёй возвращается в свой родной Ленинград, причём очень скоро. Какие-то бумаги ещё не готовы, и до самою отъезда это должно остаться тайной. У меня слёзы появились, мы с Ноной крепко обнялись и плакали вместе.

«Мне будет плохо без тебя, Нона, я буду скучать по тебе». — «А я по тебе. А моей маме не будет хватать твоей тётушки». — «Да, похоже, они хорошо друг друга понимают». — «Ещё как. Мама говорит, что Анна мудрая женщина. Она часто ворожила на картах и всегда правду говорила, всегда сходилось». — «Анна гадалка?!» — я остановилась. — «Да нет, она просто умеет раскладывать карты. Ты не знала этого?» — «Нет». — «Ну и что, не смотри на меня так широко. У тебя замечательная тётя. Только… не подходит она как-то к этой семье, или наоборот. Теперь я проболталась, ты же не станешь ей упрёки делать?» — «Нет же, какие упрёки? Я очень люблю её, но мне теперь стало кое-что понятно, прояснилось кое-что, над чем я частенько ломала себе голову. Например, откуда она берёт новые белые головные платочки». Нона звонко засмеялась. «Нона! Я не хочу, чтоб ты уезжала. Может, вы всё-таки останетесь?» — «Нет, Лида, мы обязательно уедем». Немного помолчав и смутившись, тихо сказала: «Знаешь, я ещё хочу тебе сказать… это было глупо с моей стороны, признаться, что я будто влюблена в Павла. Я знаю, что он ко мне совершенно равнодушен».

По дороге в Кучук у меня примёрзла подошва правой ноги к галоше. Я заметила это, когда мы уже были в селе. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло у нас дома. У нас забрали корову.

Пришли люди, показали якобы решение правления колхоза и увели нашу корову. Элла была на работе, дома была моя мать, бабушка Лиза (обе не знавшие русского языка), Иза, Тоня и дети Марии — все четверо. Женщины поняли, что корову конфискуют за то, что со второго пригона, покрытого соломой, мы уже много соломы выдергали, чтобы ее кормить. И это была правда. Женщины выдёргивали спрессованную старую солому, смешивали её с сеном, потому как одну старую солому и голодная корова не хотела жевать.

Представители правления вывели корову из пригона, где собрались все шестеро детей и бабушки. Раздались жалобные беспомощные вопли. Сквозь слёзы бабушки пытались объяснить, что так давно ждут молока, что без коровы все пропадут. Все прижимались к корове, не хотели её отпускать, дети называли её по имени: «Лена, Лена», кто-то схватил её за хвост, чтобы удержать. Так описала мне всё Элла. И она была уже в сельсовете. И у Кондрика она была, он только повторял то, что было написано в решении правления колхоза. Кроме этого, бухгалтер колхоза где-то выискал, что наша семья, то есть мои родители и я, в Мариентале не корову сдали государству, а четыре козы, и это значит, что мы здесь корову получили от государства противозаконно.

«Это Акимов», — утверждала Элла. Она была уверена, что корову нам вернут, когда она отелится. Этим она нас как-то успокоила. Я должна была идти в Родино. Слава богу, валенки мои были подшиты. Через две недели я пришла опять. Корова отелилась, но осталась на колхозной ферме и не принадлежала больше нам. Такое горе! «Это же преступление!», — плакали все взрослые женщины. И ничего мы не могли поделать. И всё-таки Элла не хотела сдаваться. Медленно она подошла ко мне, положила свои руки мне на плечи и сказала: «Лида, только ты можешь нам помочь!» — «Как я могу помочь?» — «Ты должна пойти к прокурору в Родино и всё объяснить». Я испуганно высвободилась из её рук. «Я не пойду к прокурору, это он дал указание арестовать нашего отца. А почему ты не пойдёшь к прокурору?». Очень терпеливо, совсем тихо Элла сказала: «Во-первых, корова не моя, у нас не было коровы, когда нас выселяли. Корова принадлежит тебе и твоей маме. Во-вторых, ты хорошо говоришь по-русски и легко сможешь объяснить всё как было. И ты не бойся его, он ничего тебе не может сделать».

Элла, конечно, права. Мне надо идти к прокурору. Всю следующую неделю мне было не до учёбы. И всё-таки я боялась прокурора, со дня на день я откладывала свой поход к нему. На уроках не могла сосредоточить внимание на предлагаемом материале, а только думала о том, как и что я буду говорить прокурору. А может, он меня и не примет и просто выгонит.

В пятницу, после урока математики я спросила Ирину Ивановну, можно ли мне на два часа уйти из школы. Она поинтересовалась, куда я хочу пойти. Я коротко объяснила, и она разрешила.

Секретарше прокурора я подробнее изложила причину моего прихода, и она, предложив мне посидеть, вошла в кабинет. Мне показалось, что она очень долго там была, но вышла с улыбкой на лице, показала, куда повесить пальто, и я вошла к прокурору. Большая светлая комната, впереди большой стол, за которым сидел он, и целый ряд столов поменьше торцом примыкал к его столу и заканчивался у двери, где я и остановилась. Жестом он предложил мне присесть, и я заняла место сразу за первым от меня столом — напротив него.

Если бы меня на следующий день, даже в этот же день спросили, как выглядит этот человек — я не смогла бы объяснить. Я была без малейшего понятия. Он просто был человек, по воле которого забрали моего отца.

Подробно я объяснила, что у нас произошло, ответила на все его вопросы, даже на те, которые не имели никакого отношения к делу, например, как зовут моих племянниц-близняшек (Изольда и Антонина). О моём отце — ни слова, а мне так хотелось рассказать о нём. Потом он встал и медленно подошёл ко мне. От страха я внутренне вся сжалась. Он положил свою руку мне на голову, провёл по моим волосам и сказал, чтобы я ни в коем случае не бросала школу, и что нашу корову нам вернут. Обязательно. Он вернулся на своё место, я встала. «Спасибо. До свидания». Про себя подумала: нет, не хочу больше видеться. «До свидания», — ответил он сухо.

Секретарша помогала мне надеть пальто (собственно, полупальто, иногда я называла его куртеция ) и спросила, улыбаясь: «Все нормально?» Я кивнула. И опять: «Спасибо. До свидания».

Облегчения я никакого не почувствовала, скорее подавленность. Настроение было просто скверное.