Лидия Герман - Немка

Так продолжалось еще километра три, и только после лесозащитной полосы, которая за три километра от Родино располагается справа перпендикулярно к дороге, я ступила на сухую землю. Не испытывая ни радости, ни боли, едва передвигая ноги, я приближалась к Родино. Мое платье, подтянутое заранее, осталось сухим, а шерстяные чулки были покрыты толстым тяжелым слоем грязи вместе с кусочками льда. День клонился к вечеру, это меня радовало. В это время на улице вряд ли можно кого-нибудь встретить, и я незаметно дошла до своего дома, где меня встретила до смерти перепуганная хозяйка. Она перекрестилась, принесла старый табурет к двери, помогла мне сесть — всё без единого слова, зажгла огонь в грубе и поставила греть воду. Затем, сидя на коленях, она помогла мне снять обувь и чулки с носками и, всхлипывая, растирала мне ноги, еще не очищенные от грязи.

«Как только твоя мама могла тебя отпустить, каждый знает, что дорога еще непроходима».

«Моя мама не хотела, чтобы я шла, это я не хотела пропустить школу», — выдавила я из себя неузнаваемым охрипшим голосом. Потом я опустила ноги в кадушку с холодной водой, и она осторожно подливала кружкой горячую воду, и тогда, через время, я почувствовала, что ноги принадлежат мне, что они живые. Потом…

Я проснулась на следующее утро, когда маленькие часы-ходики, висящие возле двери, показывали полдевятого. Мне уже давно надо быть в школе. Еще не всё осознав, я встала. Мои чисто выстиранные носки и чулки были разостланы в теплой припечи, боты перевернуты на грубе. Всё было еще влажно. Я бы успела на второй урок, если бы чулки были сухие. Свои полуботинки я же принесла сухими — несла их в мешочке с продуктами за спиной.

Хозяйки не было дома. Может, она не вернулась еще с ночной смены, она работала где-то сторожем в две смены. Меня поразило, что она, не проявлявшая ко мне до этого никакого внимания, вдруг оказалась полна сочувствия. Жаль, что у неё этот сын, а то бы я хотела у неё жить.

Когда она пришла, мы с ней вместе приготовили вкусный завтрак: яичницу-глазунью и кашу. Кусочек масла, который я принесла с собой, я хотела подарить ей в благодарность, но она взяла только самую малость, чтобы поджарить два яйца. Каким-то образом она ухитрялась содержать двух куриц. Этот аппетитный завтрак я приняла с большим трудом — сильно болело горло. Похоже, начинается ангина. Когда Федосья уже крепко спала, а чулки совсем высохли, я принесла коромыслом с колодца два ведра воды и наполнила бачок, стоявший в передней. Я чувствовала себя не вполне здоровой и надеялась, что усиленные напряженные движения способствуют прогреванию тела и предупредят серьёзное заболевание. И пол я протерла теплой водой. Ничего не помогло, всё болело. На следующий день я пошла в школу. Розы еще не было. Из всего, что нам преподали в этот день, в голове не осталось ничего, кроме одного сообщения Валентины Андреевны: «Наша театральная группа будет готовить большую пьесу. Это „Юность отцов“ Бориса Горбатова. Герман, ты сыграешь главную роль, вернее, две роли — мать и дочь». Это я поняла и даже запомнила. Но никакой радости, волнения, никакого интереса я не почувствовала. На следующий день я опять пришла в школу. Первый урок — математика. Ирина Ивановна что-то объясняла, потом спросила, как всегда, кто не понял, если никто не объявлялся, она спрашивала, кто пойдет к доске, чтобы доказать, что он понял. Если опять никто не объявлялся, она часто вызывала меня. Так и сегодня: «Герман, иди к доске». Я не тронулась с места. Она подошла, потрогала мой лоб. «Ты пылаешь вся. Сейчас же иди домой». Я собрала с её помощью все, что было, и пошла. Это я еще помнила, больше ничего. Потом, в одно солнечное утро, я очнулась в Кучуке на нашей большой русской печи в хижине, в нашей маленькой глиняной избушке.

Возле полатей стояла моя мама и бабушка Лиза. Они молились. Мое внезапное пробуждение испугало их. Мама поднялась на скамью у печи.

«Mein Kind, jetzt wird alles gut». Они помогли мне встать с печи, чтобы я прополоскала горло. Когда меня привезли без сознания домой, она вызвала сельского фельдшера, и он дал ей таблетки стрептоцида и несколько порошков для полоскания. Пока я была без сознания, они не могли этого применить, а также не могли мне влить хотя бы глоток тёплого молока. «Ты же едва могла дышать», — объяснила мне мать. Теперь надели на меня валенки, шею обернули платком поменьше, а спину и грудь — большим тёплым платком, но самостоятельно пройти несколько шагов до стола я не смогла. Кое-как прополоскала горло над оцинкованным тазом, но не смогла сделать ни одного глотка молока с раздавленной таблеткой. Больше месяца длилось моё далеко не полное выздоровление.

Последняя учебная четверть начиналась после весенних каникул и заканчивалась числа 18-го мая. 20-го мая начинались экзамены. За неделю до экзаменов я снова пришла в школу. Ослабленная, я мало что понимала, о чем говорили на уроках, не было ни малейшего интереса к происходящему в классе. На последней классной работе по математике я не в состоянии была решить задачу. Всё забыла. Не могла даже вспомнить, чему равен квадрат суммы или разности двух чисел.

Первый экзамен был по русскому языку и литературе, сочинение по произведению Льва Толстого.

Кроме своей фамилии и заглавия сочинения я не написала ни слова, сидела, склонившись над листом бумаги, и не знала, о чём писать. Никаких мыслей, ни чувств, всё безразлично…

Потом состоялся разговор с Ириной Ивановной и с директором школы Иван Ивановичем. Не имело смысла дальше сдавать экзамены, говорили они, мне надо окончательно поправиться и в конце августа приехать сюда и сдать всё как положено. Сказали, что они уверены, что я сдам. Оцепенев, я равнодушно ушла домой. Входная дверь в дом была открыта, и я услышала голоса моей хозяйки и её сына. «Этого еще не хватало», — сообразила я.

«Опять у него каникулы?» Я остановилась и немного послушала. Речь шла обо мне.

Владимир будто меня в чём-то оправдывал, даже хвалил, а мать его только повторяла: «Но она немка…» Я резко повернулась, вышла на улицу и пошла в направлении школы. Через какое-то время опять повернула к дому. Надо же собраться и уйти или уехать домой. Уже неподалеку от моей квартиры встретился Вовка. Он поздоровался, спросил, как я сдала экзамен, я ответила: «Я не сдала экзамен, осталась на второй год». Своей хозяйке я повторила то же самое и начала собирать свои вещи. Постельные принадлежности я скатала в рулон, связала их верёвкой и спросила, могу ли я оставить это в прихожей-кладовой до тех пор, пока кто-нибудь на подводе не приедет и не заберет всё, сказала также, что я в школу больше ходить не буду. Потом поблагодарила её, конечно, значительно холоднее, чем благодарила бы, если бы не подслушала отрывок её разговора с сыном. Удивленная, она смотрела на меня, держа при этом руку у рта и медленно приближаясь ко мне, как будто что-то хотела сказать. Я ничего не хотела слышать. На моё «до свидания» она громко крикнула: «Передай большой привет твоей тёте от меня!» Тут я повернулась к ней. Мне хотелось бы обнять её, но я только сказала сочувственно: «Спасибо, тётя Федосья, обязательно передам».