Лидия Герман - Немка

Когда я пришла за кулисы, передо мной предстал вдруг незнакомый мужчина, он поклонился, представился как член комиссии по проведению смотра и сказал, что он хотел бы только выразить свой и всех зрителей восторг. Он говорил и говорил, а я не знала, что ответить. Мне хотелось просто убежать.

После представления я неторопливо сложила свои костюмы, я это делала умышленно медленно, надеясь, что публика уже покинет зал. Все наши исполнители уже вышли, только Ваня Власенко, который играл злого Мурова, бывшего любовника и отца сына Кручининой, стоял у двери. «Я тебя буду защищать», — смеясь, сказал он и открыл дверь, обнял меня, как будто мы идем танцевать, и провел меня через толпу в фойе, где уже играла музыка. Все незнакомые лица, только Ольгу с её другом заметила я в толпе, они кивали мне и что-то говорили, но я поняла только слово «завтра». Ваня меня проводил до самой двери Сашиного дома и вернулся в клуб, чтобы проводить свою мать и сестру до дому.

Перед обедом следующего дня я пошла к столовой, где мы должны собраться к отъезду. Издали еще я увидела довольно большое количество людей, стоявших отдельными небольшими группами на улице перед столовой. Они все хотят в Кучук? И я заметила, что все они смотрят в мою сторону. Было чувство, будто я попала в ловушку. Что мне делать? Вчера мне кто-то сказал: «Не веди себя так по-детски». Мне вовсе не хотелось обидеть людей, совсем наоборот, я чувствовала себя виноватой перед ними, и моё сознание говорило: я не достойна этого… это не для меня, я всего только немка… из Мариенталя.

Мужчины постарше снимали шляпы, женщины слегка наклоняли головы и приветствовали, улыбаясь. Это были, по-моему, армяне. Я отвечала им легким кивком.

Были и знакомые лица. Со светящимися глазами, с улыбками на всё лицо они кивали мне. Потом пришла Ольга, мы обнялись и вошли в столовую. И там сидели многие незнакомые люди. Наша театральная группа разместилась за двумя столами, там и мы заняли места. Ольга считала что мы, кучукские, без всякого сомнения, лучшие, и что нам обязательно присудят первое место.

Поэтому нам надо быть готовыми принять участие на краевом смотре художественной самодеятельности в Барнауле. В этот день мне Ольга рассказала, что Павел Братчун женился. «И на ком?» — «На новой учительнице физики». Шок, который меня вынудил над многим задуматься…

Потом нам официально присвоили первое место. Объяснили, что не было, в общем-то, предусмотрено присуждение призов, и только в виде исключения лучшей исполнительнице Лидии Герман присуждается приз. И я получила прекрасную, маслом написанную картину с красивейшими цветами, какие я когда-либо видела, и в необыкновенной раме. На обороте была наклеена этикетка, что эта картина является копией с картины немецкого художника. К сожалению, я забыла имя и годы жизни художника, также забыла я имя русского художника, сделавшего эту копию. Ольга рассказала историю этой картины, каким образом она вообще попала в Родино, будто она была заказана для кого-то, а теперь пожертвована, т. е. принесена в дар мне.

К краевому смотру худ. самодеятельности меня не допустили… Пьесу мы играли еще три-четыре раза. После последнего представления, это было в маленькой деревне Михайловка, спросил нас председатель колхоза, не могли бы мы ему, т. е. их колхозу, подарить картину актрисы-исполнительницы Кручининой. Алексей Кузьмич Семилет объяснил, что эта картина, собственно, предназначалась самой актрисе…, но если она сама не возражает… то… Я была согласна, и председатель получил картину. Зато нас отвезли домой с шиком, даже с колокольчиками. Год спустя я решила еще раз попытаться поступить в пединститут. В этот раз не на заочное отделение, а на дневное, со сроком обучения 4 года. Когда я уже получила вызов для сдачи экзаменов и готовилась к отъезду, встретила я учительницу из села Михайловка, которую я хорошо знала. Это была Татьяна Ивановна Горжий. В заключение нашего с ней разговора она сказала: «Кстати, твой портрет висит на стене правления колхоза».

Еще через год, во время посещения моей семьи и родственников в Кучуке, я опять встретила Татьяну Ивановну: «Твой портрет так и висит в правлении нашего колхоза», — широко улыбаясь, сказала она. Теперь я забыла, что она ответила на мой вопрос: «А где висят портреты тов. Сталина, Молотова, Берия?» Шел 1952 год.

Тогда, в конце 1949 года, когда мне стало понятно, что меня не допускают к обучению в высшем учебном заведении, я приняла твёрдое решение больше и не пытаться поступать туда. Но время летит… и когда тобой владеет непреодолимое желание учиться дальше, то допускаешь, что надежда не совсем погасла.

В 1951 году я сделала вторую попытку. Экзамены на дневное отделение начались 1-го августа. После того, как мне было разрешено от НКВД поехать в Барнаул, я сразу уволилась с работы учителя в Степном Кучуке, освободила учительскую квартиру и передала её директору. Нелегко мне это было, так как моей матери опять надо было жить у Эллы, у которой к этому времени родились еще двое детей, Эльвира и Володя. Наша бабушка Лиза уже умерла, и приход моей матери был очень кстати. Я вовсе не была уверена, что меня примут в институт, я могла и экзамены завалить, но вела я себя так, будто была уверена в успехе. И мои родственники все верили в это.

Когда я в Родино в районном отделе народного образования сдавала заявление об увольнении, встретила я там Владимира Пащенко, он тоже собирался поступить на очное отделение. Он спросил, не могли бы мы поехать вместе. Я объяснила ему, что мне комендатура укажет, каким путём туда ехать. Ровно за неделю до первого августа мне сообщили, что я поеду на грузовике от МТС Степного Кучука до речного порта Камень на Оби. Со мной вместе поедет студентка техникума этого порта. Она будет рада со мной познакомиться и поможет мне при посадке на речной пароход, на котором я и поеду в Барнаул. В подавленном настроении я пришла домой и начала складывать вещи в свой фанерный чемодан. Тогда я уже знала, что это был специальный чемодан для освободившихся заключенных. Из трудармии приходили российские немцы с такими же… Но у меня не было другого. В доме у Эллы нашелся один-единственный висячий замок, он был слишком велик, но я замкнула им чемодан, и ключ положила в свою ручную сумочку, которую недавно купила в Кучукском магазине.

В назначенный день ранним утром я пришла во двор МТС. Девушка худощавого вида с темными волосами, возможно, моего возраста, вышла мне навстречу. «Ты Лида Герман. Я тебя знаю, видела тебя на сцене». Я её не знала. Может она недавно живет в Кучуке. Теперь она учится в каком-то техникуме. Её зовут Тоня. «Пойдем, мы сразу и поедем». Наш грузовик был нагружен наполненными мешками, покрытыми сверху брезентовым полотнищем. Шофёр поместил мой чемодан вблизи кабины. Тоня устроилась удобно в кабине. Я же сидела сзади и осталась одна со своими мыслями. Они были весьма безрадостными. Почему я уволилась? Почему я уехала, как будто никогда больше не хотела возвращаться? Что меня ждет в Барнауле? Что я буду делать, если не примут? Можно мне будет остаться в Барнауле или нет? Этого я не знала. Почему НКВД разрешил мне поехать, если мне нельзя учиться? От моих раздумий, казалось, всё только больше запутывалось… Незадолго до моего отъезда я встретилась с моей бывшей школьной подругой и соседкой Маней Цапко. Она уже вышла замуж за бухгалтера МТС. Его родственник недавно приезжал в Кучук, чтобы сделать мне предложение. Я же не хотела об этом слышать. Были еще предложения от вполне достойных молодых людей, которые я решительно отклонила. Маня спрашивала: «И какого ты принца еще ждешь, Лида? Ты же знаешь свое положение. Почему ты так поступаешь? Смотри, а то поздно будет, и ты еще пожалеешь». — «Маня, я никогда не выйду замуж, чтобы только быть замужем любой ценой. Об этом не может быть и речи. Учиться я бы хотела». — «Но тебе же нельзя». — «Это ты говоришь. Никто из ответственных за это мне еще этого не сказал. В Москву мне нельзя, а в Барнаул можно».