Джон Бэррон - Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко

Он решил побывать в маленьких городках, затерянных где-то в стороне от магистральных дорог и промышленных центров. Экономя каждый доллар, он выискивал самые дешевые кафе и гостиницы, хотя крупная сумма лежала на его счете в Вашингтоне и проценты росли с каждым месяцем.

Многие американцы предпочитают жить в маленьких городках или в деревнях. Почему? Потому что во многих отношениях жизнь в них легче и лучше. Никому отсюда не приходится ездить в крупный город, чтобы купить продукты, одежду или какие нибудь мелочи по хозяйству. Правительство не снабжает здесь в первую очередь столицы, затем областные центры, с тем, чтобы то, что осталось, — жалкие крохи, — милостиво отдать деревне.

И еще: где здесь преступники? Где заборы? Ведь в Рубцовске, Омске или Сальске, если вы не поставите вокруг своего дома высокий глухой забор да не заведете собаку, уголовники ограбит вас до нитки. Американцы жалуются на преступность. Они не знают, что такое преступность! Вот когда с их жен и дочерей на улице среди бела дня, угрожая ножом, начнут стаскивать пальто, чтобы тут же продать, — тогда они поймут.

В Канзас-Сити Беленко попал на фермерский базар. Никогда еще ему не приходилось видеть такого огромного количества продуктов и таких дешевых.

Да, эта система блестяще оправдывает себя. Она в состоянии произвести продукты для десяти, двадцати стран, если понадобится. Если кто-то голоден в этой стране, так только закоренелые бездельники.

С базара он пошел в запущенную часть города, и здесь наконец натолкнулся на хорошо знакомое по Советскому Союзу место — убогий загаженный бар, заполненный немытыми, опустившимися людьми, пробавлявшимися дешевым ржаным виски и пивом. Ну, таких он хорошо знает, из года в год приходилось таких видеть.

Потягивая вино, он расспрашивал бармена. Где эти люди работают? Как они умудряются уходить с работы во время рабочего дня? Сколько они зарабатывают? Бармен, справившись с удивлением, ответил: они не работают, да и не стремятся найти работу. Он рассказал о пособиях по безработице, велфэре и продовольственных купонах. Это выглядит скромно, однако люди годами могут не работать — и в то же время отнюдь не голодать.

… Видные вдалеке горы и свежий холодный воздух Колорадо напомнили Виктору о Кавказе, а крытый каток — о том времени, когда он катался в Рубцовске и Омске, и Наташа неслась к нему на коньках, маша рукой.

Я хотел бы увидеть ее, да и всех моих друзей, хоть на один день. Кататься в парке, пойти в лес, заглянуть на производство…

Великолепие американского Запада, пейзажи национальных парков начисто опровергли утверждение советской пропаганды, будто капитализм варварски эксплуатирует природные богатства, превращает землю в пустыню. Виктору как-то довелось провести ночь в деревянном городке, протянувшемся вдоль чистой реки среди гор. Здешний климат, растительность и даже расстояния напоминали Сибирь. Он тосковал по Сибири…

Милях в сорока от Сан-Франциско начали появляться рекламы гостиниц, ночных клубов и ресторанов города. Он остановился в мотеле, владельцем которого оказался эмигрант из Индии. Номер был чистый, светлый, в углу стоял большой цветной телевизор. Вечером Виктор приехал на такси в центр Сан-Франциско и попал в район ночных клубов и магазинов порнографии. Он купил еду с тележки на улице и почувствовал себя в человеческом зоопарке, однако жареная рыба и картофель с салатом, за которые он заплатил всего доллар пятьдесят показались вкусными.

Две проститутки — одна белая, другая черная — старались затащить его в бордель. „За тридцать долларов ты получишь все удовольствия”.

— Что вы имеете в виду?

— Не прикидывайся. Хорошо знаешь сам. За тридцать долларов получишь нас обеих.

Он вернулся в свой номер рано. Стал переключать телевизор с одного канала на другой, пока не увидел что-то знакомое. Шел телефильм „Анна Каренина” в постановке англичан.

В придорожном кафе близ города Одесса, в штате Техас, еду подавала южноамериканка. Она не была так красива, как Мария, но ее улыбка и манеры все же напоминали Марию. Виктор поспешно проглотил еду и бросился в машину. Он пересек огромный штат меньше чем за двадцать четыре часа. С самоубийственной скоростью он спешил к институту.

Снова он проезжал по тем местам, где они были вместе с Марией. Остановил машину там, где она говорила с ним, возвращаясь из поездки к друзьям своих родителей. И тут его охватило странное полубредовое состояние. Это было нереально, бессмысленно. Виктор хотел — и не мог — убежать от себя, от нее, от Америки, необычность которой делала ее для Виктора буквально чужой планетой, полноценным жителем которой он никогда не сможет быть

Безотчетное стремление бежать на родину охватило его, и он не в силах был ему сопротивляться. Он жаждал почувствовать своей кожей грязь улицы, на которой вырос, дышать вонью забегаловок, снова войти в холодную избу, слышать русскую речь, оказаться на земле своих предков, в стране, где родился и вырос.

Разве они не сказали, что все, что мне нужно сделать, — это позвонить, и в двадцать четыре часа я буду в Москве? Разве не лично Брежнев обещал, что меня не накажут? Разве не лучше я буду защищать интересы соотечественников, живя среди них? Разве это не высший долг — быть среди своего народа, как Мария? Я это сделаю Я вернусь.

Опомнился он уже за Ричмондом, глубокой ночью. Еще час-другой пути — и он подъехал бы к воротам советского посольства в Вашингтоне.

Вспомни, почему ты бежал. Разве обстоятельства, толкнувшие тебя на побег, изменились? Как же ты можешь вернуться, даже если тебя не накажут? Наконец, как можно хоть на минуту поверить, что тебя встретят словами: „Добро пожаловать, товарищ!"

Я вижу у вас неприятности, — сказал Питер, сорванный с постели в четыре часа утра. — Я должен был догадаться об этом еще в прошлом месяце, когда вы развивали передо мной дикую идею — пробраться в Советский Союз американским агентом. Но вы тогда справились со своей ностальгией, справились и сегодня. Это было тяжелое испытание. Но так вырабатывается иммунитет. Настанет день — и вы увидите, что вам по-настоящему дорога Америка, дорога как родина.

Такой день пришел. Сверкающим летним утром Беленко поднял самолет над дельтой Потомака и взмыл высоко в небо над Чезапикским заливом. Он впервые почувствовал всем сердцем: кризис преодолен, он у себя дома, он в своей стране.

Снимок сделан 6 сентября 1976 года сразу же после исторического приземления сверхсекретного МИГа-25 на японском аэродроме.