Алексей Варламов - Шукшин

В книге воспоминаний Г. Буркова «Хроника сердца» приводится одна его довольно странная дневниковая запись 1974 года, которая с трудом поддается истолкованию в ее второй части: «(Шукшин) — Ты заготовил, у тебя есть место, куда бежать? — Нет. — А вообще думаешь об этом? — Думаю. Я об этом все время думаю. — Я бегал. Глупо получилось. Надо мной же смеялись. Приехал Шолохов за мной: „Ну, Вася, насмешил всех!“».

Тут есть некоторая неясность, наводящая на мысль о том, что Шукшин по обыкновению многое придумал. Во всяком случае, в том варианте интервью на шолоховскую тему, который был опубликован в газете «Орловский комсомолец» 30 октября 1974 года, Василий Макарович говорил: «Оказалось, что он знает меня лучше, чем я его. Возьмем такой факт: он знал, что у меня язва желудка и я ничего не пью. А я не знал, что он уже давно ничего не пьет». Где отражена более точная картина — в воспоминаниях Заболоцкого или в интервью Шукшина, остается только догадываться, но из воспоминаний о Шолохове известно, что от алкоголя в разумных пределах Михаил Александрович не отказывался.

Ср. в воспоминаниях Анатолия Заболоцкого, который сначала процитировал Георгия Буркова: «Шукшин ждал, что его позовут для личной встречи с Шолоховым. Корил себя, что признался об этом мне, нервничал, открылся, слабость проявил, злился на себя», — а потом возразил Буркову: «Нет, Георгий, злился он, что вылетел не вовремя с тостом» — и тут очень важен этот глагол «вылетел», употребленный Шукшиным и в пьесе, и в разговоре с Заболоцким, на что впервые обратил внимание рижский исследователь творчества Шукшина, автор статьи с характерным названием «Шукшин и Шолохов: неслучившийся диалог» П. С. Глушаков. И можно предположить, что в сцене с Мудрецом в сказке «До третьих петухов» сказалась досада Шукшина не на Шолохова, нет, а на самого себя, на свой собственный «нежданчик». И кстати, любопытно, что глагол «вылететь» в похожем значении был употреблен Шукшиным в письме Василию Белову в феврале 1974-го: «…как где вылетишь, так самому потом совестно».

И характерно продолжение этой мысли, процитированное Анатолием Софроновым (!), который приехал в Вешенскую через неделю после съемочной группы, и позднее в статье «Пора сенокоса», опубликованной в 32-м номере «Огонька» за 1974 год, где передавал устный рассказ Шолохова: «Приехали за советом: как делать картину? Что я мог им сказать? Не отступайте от правды. „Можно взять это на вооружение?“ — Шукшин спрашивал. „Показывайте все, как было…“ — „Все, как было?“ — „Все… Победа-то наша“».

Вешенская не была родиной Шолохова, но Михаил Александрович прожил здесь очень много лет, и Шукшин воспринимал ее именно так: «Шолохов — весомое подтверждение того, что писатель не должен, не может избегать дней и атмосферы своего детства».

Причем в отличие от апокрифического леоновского сюжета известны слова Белова из его письма Шукшину, написанного в августе 1974 года, где выражена схожая, в духе «бросай киношку, ты же писатель», мысль: «Лида говорит, что Разина запустили. Слава Богу, и поздравляю! Но что будет с твоей прозой? Думаю об этом с тревогой. Это все равно что плыть на Катуни на двух бревнах. Одна нога на одном, другая — на другом. Хорошо еще, что ты можешь быстро переключаться. Но запомни: при переключении движок молотит впустую и падает скорость (это уже из моей шоферской практики)».

В связи с чем Шукшин еще в 1972 году написал Виноградову очень важные строки, которые много раскрывают в нем самом: «Я плотно думаю об этом замысле, т. е. — о характере. А совсем скоро получу возможность сесть и писать. Мне нравится эта затея серьезно. И серьезно тоже, если б так сложились обстоятельства, стал бы играть. Чую здесь такую мякоть русскую, выебон наш русский — и боль настоящая и показуха — спектакль, и скоморох, и страдалец — вместе. Это — правда, наболело, и это так было бы понятно русским людям. Они бы, наверно, приветствовали это. Надо, Валя. То есть я буду писать. Еще охота тебе сказать, не чувствуй себя совсем одиноко, не ходи к прокурору и не пей. Все бесполезно, все от отчаяния. Ты в хорошей злой форме, не губи ее. <���…>».

Ср. в дневнике писателя Георгия Елина: «Что, кроме порядка на рабочем столе, поразило — целый склад растворимого кофе: штабеля банок под столом, на подоконнике, на полу возле балконной двери. Очень много, даже для привычного к заначкам кофемана. Заметив любопытный взгляд, Федосеева сказала: Вася, слава Богу, почти совсем пить бросил, теперь алкоголь кофеином заменяет. Все лучше, чем водку-то. Ему одной растворимой банки на день-два хватает…»

И тут, конечно, опять вспоминается пророческий «Алеша Бесконвойный»: «Потом Алеша полежал на полке — просто так. И вдруг подумал: а что, вытянусь вот так вот когда-нибудь… Алеша даже и руки сложил на груди и полежал так малое время. Напрягся было, чтоб увидеть себя, подобного, в гробу. И уже что-то такое начало мерещиться — подушка вдавленная, новый пиджак…»

Волгоградская журналистка Ксения Бурменко в статье «Играл на износ», опубликованной в «Российской газете» 2 октября 2014 года, процитировала слова одного из жителей станицы Клетской: «Иван Алексеевич Чекунов, начальник нашего аэродрома и „авиации“ — в то время нашего основного вида транспорта (с ним дружили все артисты), рассказывал, что накануне смерти Шукшин был очень подавлен. Приходил в Клетскую на почту, дважды пытался дозвониться в Москву, домой. Не получалось. Вечером, наконец, ему ответили. Он узнал, что его жена, Лидия Николаевна, уехала на съемки в Болгарию. Очень он не хотел этой поездки — в Москве без родителей оставались маленькие дочери, но она его не послушала. Жара, баня, переживания из-за семьи; вечером Василий Макарович малость выпил». Но насколько все это соответствует действительности? Во всяком случае, то, что Лидия Николаевна была в Болгарии, точно не могло стать для него новостью. Еще 28 сентября Василий Макарович писал матери: «Лида сейчас в Болгарии (на 10 дней до первого октября), с детьми живет теща…» Скорее он ожидал, что 1 октября она уже вернется, но Лидия Николаевна в Болгарии задержалась.

Этот эпизод описан в мемуарах Г. Буркова «Хроника сердца» трижды, и в одном из вариантов имеет продолжение:

«— Чья совесть? Их совесть? — судья показывает на пьяниц.

— Почему их? И ваша тоже, — отвечает мать».

Ср. также слова Шукшина в воспоминаниях Михаила Ульянова: «Знаешь, не получается пьеса. Я ее в общем-то написал, но не знаю, чем кончить. Я понимаю, что русскому мужику пить — горе. Я понимаю. Но чем кончить, не знаю. А просто-напросто сказать, что пить вредно, тоже не могу. Мне нужен финал, а придумать не могу. Поэтому вот такая история…»