Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]

— Без согласования ком земли не поднимут, — заверил Понизов. — Ко мне не раз приходили, но я их, как договорились, в район отфутболиваю.

— И правильно, — Сипагин слегка успокоился.

— А если они официальный запрос пришлют?

— Уже! Вчера ихняя депутация опять была в области, на этот раз с письмом от Эстонского правительства. Вот-вот соберутся в Москву — добиваться.

— И добьются! Как им официально откажешь? Может, лучше самим, пока без скандала? — Понизов осторожно закинул наживку. — Наоборот, подадим как пример интернационализма, единства демократических сил.

— По мне так тоже: гори они огнем, — согласился Сипагин. — Но наверху сформировалось окончательное мнение: местонахождение этого ихнего президента не выдавать и тем более не позволить вывезти тело. Нечего плодить антисоветские настроения на окраинах! Потому на хитрых есть, как известно, с винтом. Значит, идея такая: пока они в Москву, мы их Роснадзором прихлопнем. Появилось подозрение, что на бесхозном этом кладбище имеются инфекционные захоронения.

— Вообще-то пациенты психбольницы инфекционными заболеваниями не страдают.

— А фашисты?! — с торжеством возразил Сипагин. — Эти закапывали, не разбирая: больной, здоровый. Ну, ты понял! Фашист, он всегда фашист. И порой — кстати! — Сипагин хохотнул свойски. — А кладбища, считай, срослись. Значит, и зараза перекинулась. В общем, с утра будь на месте: СМУ выделяет бульдозеры, экскаваторы. Пора этот источник заразы срыть под ноль! Как тебе идея?

— Богатая, — процедил Понизов, разъединяясь. Озабоченно скользнул взглядом по ходикам. Время к одиннадцати, а от Алекса никаких вестей.

Совсем было собрался позвонить в больницу. Но как раз подъехал автобус, из которого выбралась всё та же знакомая команда в сопровождении Гусевой. Поначалу Понизов ее не признал: в форме капитана медицинской службы, при орденах, в сапожках. Помолодевшая. Под руку с низкорослым глубоким стариком с длинными седыми волосами, клубящимися вокруг обширной плоской лысины. Гусева что-то деятельно ему объясняла, а старик вежливо кивал, углубленный в свои мысли.

В поссовет вошли шумно, чувствуя себя своими. Здоровались с сотрудниками, перешучивались с посетителями.

Алекс, обогнавший других, обнял друга, показал на медленно входящего старика:

— Урмас Поски — старейший депутат нашего Верховного Совета, возглавляет комиссию по истории вхождения Эстонии в состав СССР. В сороковом году был одним из помощников президента Пятса.

Дождался, когда старик приблизится.

— Господин Поски, позвольте представить вам Николая Константиновича Понизова — моего друга, о котором я вам много рассказывал. Без него было бы невозможно…

Коротким властным кивком старик оборвал вступление. Подошел вплотную, прищурившись, снизу вверх осмотрел Понизова глубоко посаженными, безресничными глазками. Землистый цвет его лица Понизову был хорошо знаком, — немало встречал таких среди зэков в колониях.

— С перерывами — почти тридцать лет отсидки, — расшифровал его взгляд Поски.

Он повел шеей, и Валк и Вальк бесцеремонно вытащили из-за стола председательское кресло, подставили старику и осторожно придержали, пока тот садился. Полные благоговения, расселись полукругом остальные.

Понизов незаметно глянул на часы. Надо было спешить. Но время шло, а старик прокашливался. Похоже, готовился к речи. Готовился долго. Всё познается в сравнении: на его фоне Валк и Вальк стали казаться Понизову торопыгами.

Внезапно старик заговорил.

— Когда-то я говорил на пяти европейских языках, — сообщил он. — Но почти не говорил по-русски. Не говорил по-русски, хотя, как и президент Пятс, любил Россию. Да! Сейчас я подзабыл эти языки. Зато по-русски говорю без акцента. Даже изучил северные наречия и говоры. Так, да? Хотя больше не люблю Россию. Да! Трудно любить того, кто, притворяясь братом, гнет тебя через колено. Мы не хотим больше большого брата. Но мы соседи и обречены жить рядом. Как мы будем жить, определяют люди и их дела. А вот сорокового года больше не допустим. Это завет нашего президента.

Понизов вновь мазнул взглядом по ходикам, на сей раз так, чтоб это подметил Алекс.

— В 1955 году я вышел из заключения, — продолжил меж тем Поски. — Прошел слух, что в заведении для хронических душевнобольных Ямеяла, близ Вильянди, содержится президент Пятс. Я, как узнал, поехал сразу. Заплатил, добился встречи. Мы встретились после пятнадцати лет разлуки. Президент Пятс плохо выглядел. Я беспокоился о его здоровье. Но он беспокоился о другом, — хотел во всеуслышание заявить на весь мир, что произошедшее в сороковом году — это оккупация и геноцид. Я предостерегал, что с ним будет после этого. Но он боялся одного: если не получится, о нем останется дурная память. Мы обсуждали письма, что он напишет и передаст через меня эстонским дипломатам, оставшимся на Западе. Он хотел три письма: политическое завещание, обращения к эстонскому народу и к ООН. Я отдал президенту крест, что изготовили по его поручению. Договорились, что через неделю вернусь за письмами. Но власти спохватились. Сначала власти хотели унизить господина президента, представить его сумасшедшим, но вышло наоборот. Люди стали ездить в Ямеяла, будто в святилище. И когда через неделю я вернулся, президента уже вывезли в неизвестном направлении.

Поски пожевал влажными губами. Понизов откровенно постучал по часикам. Но Алекс беспомощно пожал плечом. Старик же, далеки от мирской суеты, продолжил:

— Да! Я горевал о моем президенте, об у траченных воззваниях. Но зимой 1956-го на пороге моего дома меня остановил человек, закутанный в овчинный тулуп. — Вы Урмас Поски? — уточнил он скороговоркой. Произношение выдало чистокровного русского. Когда я подтвердил, он сунул мне в руку сверток и быстро удалился. Я окликнул, пытался догнать. Но он прибавил шагу и вскоре скрылся. В свертке оказались письма президента Пятса. Он безумно боялся, этот человек. Пытался даже, как мог, загородить воротником лицо, так что я едва его разглядел. Ему было, чего бояться. И всё-таки он сделал то, на что решился бы не всякий смельчак. Я очень взволнован. Потому что только что побывал в лечебнице — в месте последнего приюта президента Пятса. Видел фотографии руководителей больницы. И узнал того, кто передал мне письма. Имя отважного этого человека — Константин Понизов.

— Господи! Костенька! — потрясенная Гусева обхватила голову, будто боясь, что та взорвется. — Как же смог-то? И ведь ни полсловом!

Прикрыл глаза Николай Понизов.

— Вся Эстония в моем лице кланяется его памяти.

Урмас Поски торжественно приподнялся и, преодолевая боль, изобразил подобие поклона.

Валк и Вальк поспешили усадить старика на место.