Семён Данилюк - Константинов крест [сборник]

— Полностью?

— Ну, не сразу, — Петюня замялся. — Что-то на реализации, по запасникам. Не кусок баранины — пополам не разрубишь. Но потихоньку рассчитывались. Проблем не возникало. Да и Осич, надо признать, не шкурничал. А уж как жену похоронил, будто по фигу метель стало.

Заманский отвел глаза, чтоб не выдать плещущегося в глазах вопроса: сколько на этом разделе ухватил лишнего оборотистый Петюня.

— Да не больно наварил, — всё-таки при внешней простоватости Петюня был тонким психологом. Без этого не стал бы успешным антикваром. — Кстати, после-то, как сына из Москвы заманул, Осич вроде как оправился. Даже коллекции подбирать начал. Я ж ему и спички эти треклятые под заказ уступил.

— Как спички?! — ахнул Заманский.

— Так мои же. В Алексине у одной старухи отшкурил. Да и отшкурил-то так, на всякий случай. По иконам крутился. Руку за образа. И вдруг — нате! Гляжу — длиннющие, головка — как набалдашник. А картинка на коробке — мама дорогая! Может, сто лет там пролежали. Прихватил! Всё искал, куда сплавить. И тут Осич, — мол, уступи: появился клиент в эту тему. Поломался для виду. Но не чужие. Если в этом навстречу не идти… Правда, и он, не скупясь, взамен пару своих фирменных самоваров выставил. Так что в накладе не остался.

— Может, догадываешься, кто клиент? — Заманский заволновался. — Мало ли? В разговоре упомянул?

— Чего клиент? — не сразу понял Петюня. — Да какое там! Сам он клиентом и оказался. Это я уж после по факту въехал, что под себя брал. Вместо самострела. А о клиенте наверняка для отвода глаз запустил. Хотя и настоящий заказчик появился. Осич пару раз вскользь проговорился.

— Кто?!

Петюня осклабился.

— Кто ж скажет? Тут у каждого свои концы. И ты и от других прячешь. Ну, у Осича, понятно, клиентура не чета моей была. Если только Циридис подскажет — может, последний заказ Осич как раз с его подачи получил? Они ж меж собой вась-вась были.

Говоря, Петюня достал из ящика пачку визиток, шустро, будто карточную колоду, перетасовал. Отобрал нужную, с золотым тиснением, передал Заманскому.

— От Осича осталось. На обороте личный мобильник Циридиса, — для самых близких. Хотя вряд ли захочет влезать, — Петюня раздумчиво причмокнул. — Если и знает что, смолчит. Больно мудёр.

— Сам же говоришь — «вась-вась».

— Живого подпирал. А самоубийство, да еще хрен знает почему, — спокойней в сторонке отмолчаться.

— Стало быть, тоже не веришь, что из-за жены помереть надумал?

— Полагаю, всё-таки из-за сына, — предположил Петюня с важностью. — Уж очень мечтал Лёвушке своему дело передать. Да, видно, дошло наконец, что тот по другой теме. Вот и захандрил заново.

Из-за угла вынырнул Савка с тряпицей подмышкой.

— А ты говорил! Еще на десяток баксов уронил, — торжествующе уел он отца и скрылся с добычей в подсобке.

Заманский протянул руку для прощания.

— Кстати, — Петюня придержал его ладонь. — Я тут до вашего приезда у Лёвки нэцке прикупил. Давно на них любовался, да Осич не отдавал. Так вот передайте Лёвке: если и дальше отцовскую коллекцию распродавать надумает, я бы поучаствовал.

Ужинали втроем в коттедже.

Аська вполне освоилась на новом месте и вовсю насмешничала над кротким хозяином. Заманский поразился, как многого достигла юная обольстительница за столь короткое время.

Лёвушка, при встрече в аэропорту безысходно мрачный, оттаял, млел под градом подначек и охотно улыбался остротам, на вкус Заманского, не слишком удачным. Увлеченный гостьей, Лёвушка не сразу расслышал, о чем спрашивает Заманский. А спрашивал тот, не собирал ли отец перед смертью коллекцию под заказ.

Лёвушка с усилием припомнил, что в последний месяц отец и впрямь несколько раз обмолвился о каком-то крупном заказе. Но подробностей в голове не отложилось.

Заманский положил перед ним опись антиквариата, рядом ручку.

— Отметь предметы, что добавились за последнее время, — потребовал он.

Лёвушка неуверенно поставил пару галочек. Но из кухоньки донесся голос напевающей Аськи, притягивавший его, как пение сирен — Одиссея. С виноватой гримасой он отодвинул список.

— Да не очень помню я, дядя Вить! Были и были.

— Ну, а заказчиков хотя бы можешь вспомнить? — настаивал Заманский. — С кем-то отец тебя знакомил.

— Хотел, да. Но как-то всё не доходило.

Он исподволь скосился в сторону кухни. О чем можно говорить с юнцом, в глазах которого плещется Эрос?

Заманский отпустил страдальца. Прошел в кабинет Зиновия, повертел полученную от Порехина визитку Циридиса, набрал телефон для своих. Долго играла мелодия «Сиртаки», — видно, номера, с которых могут звонить, были наперечет. И теперь владелец, глядя на дисплей, соображал, от кого может исходить непонятный звонок.

Наконец установилось соединение. И — выжидательное молчание. Следовало поторопиться.

— Прошу прощения за поздний звонок, господин Циридис. Моя фамилия — Заманский — вряд ли вам что-то скажет…

— Нэ скажет! — подтвердил настороженный мужской голос с теплым гортанным акцентом.

— Я — друг Зиновия Плескача. Мобильный этот, написанный от руки, как раз считал с его визитки.

— Да! Огромная жалость, — скорбно произнес Циридис. — Плескач в нашем деле — фигура серьезная. А уж среди самоварщиков — из первых. Венок от Ассоциации направили.

— Бог с ней, с Ассоциацией. Мне важно, что вы лично были дружны с Зиновием, — Заманский постарался сбить опасливого собеседника с официально-отстраненного тона. Упреждая вопрос, пояснил. — Узнал об этом от его бывшего компаньона. От него же, — что вы помогали Зиновию с клиентурой.

— Порехину-то почем знать? — раздраженно отреагировал Циридис. — Этому пустобреху крепко повезло, что Плескачу на хвост сел. Тот его на приличные деньги вытащил. И вообще — не понимаю цель разговора.

— Я, видите ли, в прошлой жизни следователь. Пытаюсь для себя уяснить…

— Самоубийство вызывает сомнения? — Циридис насторожился.

— Не само по себе. Его причина. Уверен, что подтолкнуть Зиновия к тому, чтоб отравиться, могло что-то чрезвычайное. Возможно, связанное с работой. Но сам я от вашего антикварного мира далек и без опытного лоцмана запутаюсь. Готов подъехать, куда скажете.

На той стороне установилось выжидательное молчание.

— Не представляю, чем смогу помочь. — Порехин оказался прав: опасливый грек попытался увильнуть от разговора. — К тому же у меня очень плотный график.

— У вас график, у меня, — с негодованием перебил Заманский. — Потому что живые. А вот Зиновию спешить больше некуда. Отстрадался.

— Отстрадался, — согласился Циридис с новой, заинтересованной интонацией. — Так о чем хотите говорить?

— О дружбе, — брякнул Заманский. — О той, что после смерти сохраняется.