Ирэн Фрэн - Клеопатра

Так начинались все рассказы о судьбах семьи; из них маленькая девочка, дитя инцеста, узнала о пропастях, к которым ведет осуществляемая вслепую абсолютная власть: о безднах глупости, подлости и вероломства, не исчезающих и после кончины того, по чьей вине они возникли. Примером тому опять-таки может служить Пузырь, который в своей беспредельной низости не удовлетворился тем, что попросил римских солдафонов вмешаться в конфликт между ним и его родственниками. Ему захотелось продолжить эту игру и за порогом смерти. Тогда-то и затянулась петля фатальных неизбежностей, которая — еще сильнее, чем цепь кровосмесительных браков, — сжала горло его потомков.

Пузырь не желал покидать сей мир, не оставив гарантий того, что и после его ухода будет продолжаться дело ненависти, которое для него давно стало образом жизни. Его родственники и на этот раз ничего не подозревали. А им стоило бы проявить осторожность — ведь тиран с юных лет думал о таком посмертном оружии; когда будущий Птолемей VIII еще не имел наследника и правил только оазисами Киренаики, он составил завещание-шантаж, содержание которого было обнародовано: в случае, если царь падет под ударами своего врага (и чтобы враг этот, его брат, не смог завладеть его наследством), его государство должно быть передано Риму.

Эта предосторожность оказалась излишней: очень скоро ему удалось сжить со света своего соперника и заполучить все, что стояло на кону: Египет, жену брата, его дочь и семейное состояние. Однако он никогда не забывал о мрачных и трудных временах своей юности и, когда почувствовал приближение смерти, захотел доставить себе последнюю радость, повторив старый маневр.

Он недаром полвека занимался интригами и теперь придумал необычайно пикантный ход: предоставил своей племяннице-супруге самой решать, кто из ее детей станет наследником престола. Между ее сыновьями наверняка начнется беспощадная война. В ней, несомненно, одержит верх старший; тогда наследник, назначенный Клеопатрой-Супругой, обратится к Риму с просьбой поддержать его права, как сделал он сам, когда повздорил со своими родственниками. И если младший победит, то примет те же меры предосторожности, какие некогда принял Пузырь: составит завещание-шантаж в духе отцовского, чтобы его брат-враг не завладел Египтом; и если даже старший потом отберет у него трон — отберет насильственным путем, — римляне смогут в любой момент вырвать из его (старшего брата) рук захваченное им сокровище. Он всегда будет только тенью подлинного царя.

Механизм наследования в Египте функционировал с точностью тех кукол-автоматов, которых иногда выпускали на улицы Александрии в дни больших царских праздников. Труп Пузыря еще не успел остыть, когда Клеопатра-Супруга, как он и предвидел, объявила фараоном своего младшего сына, которого при рождении необдуманно нарекли Птолемеем Александром — необдуманно, потому что в этом апатичном одутловатом молодом человеке не было абсолютно ничего общего с завоевателем-атлетом; гораздо больше он напоминал уродливого мастодонта, от которого произошел на свет. Его старший брат, которого тоже звали Птолемеем, но которого горожане Александрии успели переименовать в Стручечника, немедленно (что тоже входило в планы его отца) начал кричать о своих правах, как возбужденный орлан. Впрочем, Стручечник походил на бобовое растение только внешне: ему удалось изгнать своего соперника. Жители Александрии быстро придумали для него новое прозвище, в котором выразили все, что думали о нем и о его матери: «Сын потаскухи», просто и понятно.

Птолемей Александр, которого тоже стали называть «Сыном потаскухи», обанкротился гораздо быстрее, чем мог надеяться его отец, Пузырь. Находясь в изгнании на Кипре и мало полагаясь на тайные маневры Клеопатры-Супруги, которая обратила против Стручечника все свое умение плести интриги, он пожелал снарядить флот и бросить его против армады брата. К несчастью, у него не было ни единой драхмы. Тогда он вспомнил, что в Риме появилось несколько очень богатых людей. Он попросил у них денег взаймы и без малейших трудностей получил желаемое. Не понимая, что они дают ему свои сестерции лишь для того, чтобы потом ободрать дурака как липку; и что дураком этим окажется в конечном счете Египет.

Между тем Клеопатра-Супруга, ничего не зная о происшедшем, продолжала строить тайные козни против своего старшего сына, Стручечника. Он пользовался популярностью, и, чтобы погубить его, требовались большое коварство и упорство. Однако она, как все Лагиды, была экспертом по части эффектных мизансцен, и ей удалось убедить жителей Александрии в том, что Стручечник намеревается ее убить. Его немедленно свергли с трона; младший, Сын потаскухи, тут же на всех парусах примчался с Кипра и занял освободившееся место. Все это походило на гротескную фигуру танца, ибо Стручечник, в свою очередь, отправился на упомянутый остров. Но едва запыхавшийся новый суверен взял бразды правления в свои руки, как объявились его кредиторы и стали столь настойчиво требовать денег, что теперь дрязги начались между матерью и ее любимчиком. Нужно торопиться, шептались в Риме: в Египте вот-вот дело дойдет до убийства, и на сей раз отнюдь не театрального.

Действительно, неблагодарный сын очень скоро ликвидировал свою мать. Римские банкиры стали еще более настойчивыми. И тогда этот юнец царственным жестом (беспримерную легкомысленность которого можно сравнить только с тем удовольствием, с каким он был сделан) завещал подвластное ему государство римскому народу.

Именно так — ни больше ни меньше. Он считал себя достойным продолжателем своего славного рода. В конце концов он сделал то, что хотел, но расхождение во взглядах между ним и Римом достигло апогея: в то время как в глазах римлян он был просто крупным землевладельцем, доведенным до разорения тяжбой о наследовании, сам он полагал, что может продолжать вести себя как великий государь и удивлялся мелочности римлян, этих разбогатевших мужланов, которые вообразили себя банкирами и теперь колотят в двери его дворца. Ему казалось, что если он снизошел до того, чтобы удовлетворить их справедливые требования, то это было проявлением величия его души, широким жестом щедрого владыки.

Очевидно, он отдавал себе отчет в том, что, когда умрет, семья его будет разорена. Но, как говорят, «после нас хоть потоп»… «Каждый сам за себя» — так было у Лагидов, с самого начала; в качестве закона они признавали лишь собственное удовольствие. Семья найдет способ свести концы с концами — это не так уж трудно при наличии нильских разливов, которые неизменно оплодотворяют почву, крестьян, всегда покорно гнущих спину над своими полями, и писцов с их испещренными цифрами свитками папируса.