Ирэн Фрэн - Клеопатра

Итак, когда Цезарь вернулся к Клеопатре, у нее были основания встретить его торжествующим взглядом: она вновь стала фараоном, который ни с кем не делит свой трон, Владычицей Обеих земель, Олицетворенным законом, Наследницей благих богов, Славой своего отца, отныне и навеки. А вскоре, если Исида услышит ее молитвы, она станет еще и матерью царя.

А сейчас — пусть будет блестящая жизнь, такая же, как до войны. Золотые оргии, участники которых не помнят ни о мертвецах, ни о пепле. Надо все начать заново, ничего не меняя. Показать себя, как делали все Птолемеи. Показать его.

Она велела достать всю драгоценную посуду, которая уцелела, устраивала роскошные пиршества, хотя Цезарь ел совсем мало, а пил еще меньше. Он никогда не пьянел, но, как ни странно, поддерживал эту игру. Поговаривали, будто в какие-то моменты ей даже удавалось увлечь его, втянуть в этот феноменальный парад: иногда его, человека, который никогда не украшал свои волосы ничем, кроме лаврового венка, видели входящим в пиршественную залу с цветочной гирляндой на голове. В точности такой, какую носили Флейтист, Пузырь, другие цари Египта со времен завоевания этой страны Птолемеями. Такой, какой любили украшать себя все греки, когда чествовали своего Диониса, неизменного покровителя Неподражаемого города.

Кстати, хотя в утро катастрофы опечаленные горожане кричали, что Бог-Освободитель покинул Александрию, их отчаяние продлилось недолго. Великодушие, которое проявил Цезарь, быстро убедило их в том, что Дионис продолжает их защищать и никогда не оставит. Уже на следующий день все были уверены: их поражение — всего лишь краткий эпизод в истории города. Кто знает, чего бог добивается и чего хочет: наверное, всегда одного и того же, возрождения славы Александра. Может быть, он сделает инструментом своей воли эту царицу — почему бы и нет? А если так, зачем им упорствовать в своей ненависти? В конце концов, Клеопатра победила, проявила такую стойкость, такую неколебимую целеустремленность. И потом, она тоже почитает этого бога, бога ее отца, и никогда от него не отрекалась, совсем напротив — всегда, как и Флейтист, верила в округлость мира, в могущество Того, кто придет издалека.

Царица не преминула воспользоваться этими новыми настроениями и уже через несколько дней после своей победы отдала приказ о восстановлении флота. Гавани и верфи наполнились шумом кораблестроительных работ; вскоре, в разгар весны, откроется морская навигация, и тогда торговые суда вновь начнут огибать Фаросский маяк. У городских ворот, привлеченные неотразимым обаянием Веселого Бога, появились первые караваны; а вслед за ними — коммерсанты, разносчики, мелкие торговцы, продающие все и ничего.

Короче говоря, жизнь вошла в привычную колею — беззаботная и стойкая в своей беззаботности, такая же или почти такая, какой была всегда. И разве это случилось не благодаря ему, Дионису Бесстрашному, Владыке дальних дорог? С Римом или без Рима, но мир продолжал крутиться на греческий манер и греческий язык звучал повсюду, от Гадеса [52] Совр. г. Кадис в Испании. до Вавилона, от Массилии до устья Инда — а как же иначе, и потом, разве не по-гречески сам Цезарь нашептывал на ушко Клеопатре свои восхитительно-непристойные признания в любви?..

Тогда о чем беспокоиться, почему бы не вверить судьбу Египта ей, этой энергичной маленькой царице, которая так искусно окрутила римлянина? И, главное, зачем теперь лишать себя удовольствий, столь любимых Великим Волосатиком, — театра, маскарадных шествий, плясок под звуки флейты в кабаках Канопа, с портовыми проститутками, которые тоже нынче кажутся более веселыми, чем всегда (еще бы, после шести месяцев войны)? А на следующий день, когда все проспятся и уберут грязь, как приятно будет, словно в былые дни, заняться своей маленькой торговлей. Тем более что теперь у них есть новый партнер — римляне.

Когда слухи из дворца стали расползаться по городу и там тоже узнали, что царица пирует с Цезарем, увенчанным, как и она, венком из цветов, александрийцы, несмотря на недавнее поражение, вновь обрели весь свой былой апломб. На полуразрушенных улицах с новой силой вспыхнула надежда, потому что все понимали: гирлянды из роз на плешивом черепе победителя — не просто банальное выражение вежливости, чисто формальная уступка обычаям страны; нет, будьте покойны, после того как он лизался с царицей шесть месяцев подряд, этот римлянин плевать хотел на приличия! Все дело в том, что он лучше, чем кто-либо иной, Знает силу символов и никогда не прибегает к ним по недомыслию. Эта цветочная гирлянда на его сияющем кумполе есть тщательно продуманный знак, декларация намерений, целая программа. Программа, обращенная не только к Александрии, но и к Риму, и ко всему миру. Он, Цезарь, есть не кто иной, как Новый Дионис, бог-завоеватель, подобие Александра — вот что он хотел показать этой своей короной, а привлекает Цезаря в легенде о Великом Волосатике не столько карнавал или театр, сколько идея похода в Индию.

Вот каков истинный смысл этой цветочной гирлянды: император утверждает, что, подобно Дионису и Александру, обладает властью открывать пути в неизведанные земли, исследовать тайны округлости мира, примирять противоположности — латинян и греков, Рим и Александрию. Он, Цезарь, который первым пересек Океан Британии и достиг самой западной оконечности Запада, теперь дойдет до самой восточной оконечности Востока, и как раз сейчас, когда он покорил Александрию и обрюхатил последнюю наследницу фараонов, он приступает к осуществлению своей мечты — момент великого свершения, наконец, настал.

И вот всего лишь благодаря тому, что он показался в этой цветочной короне, Цезарь выиграл очередной тур игры: стал первым из претендентов на наследие Александра, которого жители Золотого города не подвергли осмеянию. Несмотря на то, что он продолжал нежиться в постели их царицы и в ближайшее время — так, по крайней мере, казалось — не собирался эту постель покидать, горожане его уважали. И не только потому, что он их победил. А, главное, потому, что Клеопатра, в том феноменальном спектакле, который она разыгрывала после окончания войны, каждым своим действием и жестом показывала: это она, женщина-фараон, и никто другой, подарила римлянину мечту основателя города, и без нее ни один смертный, будь то даже Цезарь, не мог бы претендовать на возрождение этой мечты.

Тем не менее она вовсе не собиралась отводить императору какую-то иную роль, нежели роль любовника; удовлетворилась тем, что приказала воздвигнуть на берегу моря монумент в его честь — действительно великолепный монумент, смесь греческой архитектуры и колоннад фараоновского Египта (такой стиль был характерен для многих дворцов Александрии). А второго из маленьких Птолемеев — он был последним уцелевшим змеенышем, двенадцати лет от роду, и еще ничего не понимал ни в своей семейной истории, ни в событиях недавней войны, ни тем более в особенностях Рима и Александрии — поспешила сделать своим супругом, с соблюдением всех необходимых процедур (хотя сам брак оставался чисто формальным), и в честь этого события даже дала ему второе имя: «Любящий сестру», иными словами, пожизненная марионетка, обязанная исполнять все ее желания, полное ничтожество.