Кузнецова Васильевна - Флотоводец

Отсюда артели промысловиков ходили до Колымы и Аляски. Русский Север выдвигал веками духовных подвижников и предпринимателей мирового масштаба. Передовщики, как называли вожаков промысловых артелей, от родного дома добирались до Колымы целый год. После соболиного промысла еще год возвращались к семьям своим и возвращались часто людьми состоятельными. Из прибыли покупали наряды женам и дочерям, рубили себе родовые высокие избы осадной архитектуры, возводили обетные храмы. Артели придерживались суровых неписанных правил. Соблюдали сухой закон. Верны были отеческому благочестию. В поступках, в корабельном деле, в охоте, во всем придерживались крупного стиля людей дельных и верных. Только такие общины и могли сохранить до XX в. былины киевской поры.

На юге Руси память была разорена нашествиями, полоном, пожарами, раздорами. На Русском Севере зимними вечерами у огня, вологодцев и поморов продолжали волновать былины о князе Владимире и богатырях, как-будто они были живые современники.

Имени Николай, которым его нарекли в святом крещении, Кузнецов с детства придавал особое значение, оно как бы определяло изначально его судьбу. Николай Угодник, самый любимый святой по всей Руси, был покровителем моряков и звал его в море. Как говорили у него на родине «от Холмогор до Колы, тридцать три Николы». Храмы покровителю мореплавателей и плотников — корабелов были особенно часты в краю, где морем были пронизаны все предания, заботы и сам воздух.

Долго болевший отец его, Герасим Федорович, умер в 1915 г. страдной порой. Все хозяйство легло на плечи 14-летнего старшего брата Савватия. Отец незадолго до смерти все сокрушался, что соха Савватию не по силам и успел купить ему плуг.

Брат отца Павел Федорович взял 11-летнего Колю к себе в семью на воспитание в Архангельск. Первый корабль, на борт которого ступил Николай Кузнецов, был небольшой колесный буксир его дяди Павла, названный «Федор» в честь деда. Сходня была брошена с буксира прямо на песчаный берег Северной Двины. Дядя Павел сказал: «Пойдем до Шенгурска без барж, а там подхватим одну и будем быстро дома».

Николай бросил свои вещи на кипы льна у буксирных тросов и с чувством человека, отправляющегося в далекие страны, расположился там же, на расплющенной корме. Архангельск ему представлялся городом сказочным и далеким, городом его детских грез.

Два сына и три дочери дяди Павла учились в гимназии. Николай зиму проходил в школу. Много читал. Любил книги о странствиях и открытии новых земель. Тогда одно за другим уходили в Арктику исследовательские суда Русанова, Седова, Вилькицкого. Умами владели дерзкие идеи о достижении полюсов земли.

Однажды рыбаки взяли на промысел Николая. На шхуне он был за впередсмотрящего. Он выстоял на носу шхуны в шторм, не укачался, и старый рыбак похвалил: «Да ты, брат, и не укачиваешься! Будешь добрым моряком».

Работая рассыльным в Архангельском порту, Николай Кузнецов пропитывался не только солеными ветрами, но и всей атмосферой географических дерзаний, озвученной тревожащими душу гудками пароходов, шумом причалов и тревожными разговорами о немецких подлодках, подстерегающих суда. Летние месяцы Николай проводил в родном селе, помогал матери по хозяйству. В 1919 г. 15-летний Николай Кузнецов, прибавив себе два года, вступил добровольцем в Северо-Двинскую флотилию. Из-за высокого роста и серьезности нрава никто не заподозрил подделку. Отныне его флотская судьба была определена.

В конце того же года добился перевода на канонерскую лодку, в боевой экипаж. Дядя Павел, сам в прошлом кронштадский матрос, отнесся с пониманием к порыву племянника. Вскоре Северо-Двинскую флотилию расформировали, но Кузнецов остался служить на флоте. Рослый, энергичный и грамотный матрос нравился командованию. В 1920 г. было решено отправить Кузнецова в Петроград в подготовительную школу для поступления в Морское училище, в бывший прославленный Морской кадетский корпус. Подготовительная школа помещалась в помещении бывшего Гвардейского экипажа. Кузнецов из глубоковерующей честной и трудолюбивой семьи принял социальные идеи революционной философии только в их глубинной правде, чистым сердцем юноши — в самых идеальных формах. Он как-будто даже не изменил вере отцов, а только поменял знакомый язык, даже усилив устремления к правде и чистоте жизни. К приезду в Петроград в 1920 г. ему было только 16 лет.

Становление Кузнецова должно было произойти в святом граде Петра Великого, в морском сердце России. Первые годы ему предстояло жить в стенах Гвардейского экипажа, затем учиться в прославленном корпусе, в Севастополе стать лучшим командиром корабля всех морей мира.

Когда Николай Кузнецов поступил в училище, на кроватях бывших кадетов еще не стерлись выведенные белой краской имена хозяев: князь Ливен, князь Трубецкой и другие столбовые русские фамилии. На учебниках читались автографы Бутакова, Колчака. Все преподаватели были офицерами императорского производства и носителями вековых традиции русского флота. Здесь кумачовым безродным криком ничего не добьешься. На флоте аристократизм не только действенен, но и спасителен. Именно в этой сфере и проявилось величие Кузнецова. Он был послан соединить разорванную расстрелами традицию петровских стольников — дворян. Флот, как и хорошая армия, вне служения, вне аристократизма несет не защиту государства, а гибель.

Смысл флота в аристократизме, а может быть и смысл жизни. Лучше всего это поясняется на сущности языка и, прежде всего, языка литературного. Всякое обогащение языка диалектными родниками, развитие языка, переход его в стадию «цветущей сложности» (К. Леонтьев) сами языковеды даже на научном уровне называют «аристократизацией языка». В этом случае русский литературный язык, уходящий корнями в киевские пласты, является литературным языком, как русских, так и белорусов и украинцев. Высокая религия есть всегда аристократизация духа и действия, также как атеизм есть плохо скрытая, а порой и бесчинствующая деградация и пошлость. Некоторые люди, а именно такими были Петр, Пушкин, Константин Леонтьев, Столыпин обладали как бы абсолютным слухом к аристократическим формам жизни. Человек, склонный к сквернословию, мату, ненавидящий самоограничение, напряжение, дисциплину, есть, мягко говоря, антипод дворянского духа жизни. Дворянин — не сословное понятие, а вечное и всегда востребованное, пока идет развитие жизни в сторону отваги и благородства.

Без этого отступления нам не понять ни одного дня из жизни человека, который создаст воинское поучение «о боевой готовности одиночного корабля». Государство — тоже одиночный корабль в мире, и его боевая готовность — смысл жизни экипажа.