Франсуа Жоффр - Нормандия - Неман

- Королев, "мессершмитт" справа. Иванов, внимание... Смотри назад. Василий, прикрой хвост Иванова. Хорошо, Петр... Ну, теперь "мессершмитт" мой!..

В последний день войны над Берлином он сбил два вражеских самолета. После окончания войны Кожедубу в третий раз присваивается звание Героя Советского Союза.

Другой ас - трижды Герой Советского Союза полковник Покрышкин - сбил за войну 59 вражеских самолетов.

Хорошо известны также имена советских летчиков братьев Глинка. Старший брат уже был знаменит, имея на своем боевом счету 25 сбитых самолетов, когда младший изнывал от нетерпения в летной школе. Он умолял брата взять его с собой на фронт. В ответ старший говорил о порядке, послушании, дисциплине. Однако младший все-таки добился своего, попал на фронт и там пошел по стопам брата. Через шесть месяцев он стал также Героем Советского Союза.

Ниже я подробнее расскажу о моем друге майоре Амет-Хане Султане, применившем знаменитый таран.

Знаете ли вы, что такое таран? Это наивысшее самопожертвование русского летчика, который, израсходовав полностью боеприпасы, устремляется на вражеский самолет и ударяет его своей машиной. В девяноста случаях из ста - это неминуемая гибель. Амету удавалось попасть в число счастливых.

Русские летчики, которых мы часто встречаем в столовой, рассказывают нам об ожесточенных воздушных сражениях под Сталинградом. Может быть, тогда не все отчетливо себе представляли, что Сталинградская битва была самым серьезным испытанием для русской авиации.

Слушая рассказы о сталинградских боях, мы невольно испытывали необычайное возбуждение. Новые самолеты все прибывали. Альбер постоянно увивался около Нины - писаря нашей части, чтобы не прозевать вовремя получить "ультрасекретные сведения". Это он сообщил, что нам якобы отведен участок фронта между Оршей и Витебском, где немецкие летчики будут экзаменаторами для тех из наших аспирантов, которые захотят стать офицерами...

Первые майские дни, однако зима, напрягая последние силы, все еще старается оттеснить весну. Когда всем уже кажется, что весна прочно закрепилась на своих позициях, вдруг начинает падать снег. Но контратаки генерала Зимы, так же как и контратаки немцев, были в конечном счете обречены на неудачу. Наступает наш черед познакомиться с прелестью бурной русской весны, которая так очаровала наших товарищей в прошлом году. Кажется, едва только успел стаять снег, как уже зазеленели березы, поднялась трава, сочная и густая, замелькали первые цветы.

В один из вечеров этой сказочной русской весны я послал своей жене письмо. Вот что я писал:

"Моя жена и моя дочурка, Антуанетта и Клодин, здесь наступила весна... Хочется кричать от радости. "Весна" - волшебное слово, заставляющее мечтать! Природа, животные, люди - все чувствуют себя возрожденными. Будущее уже совсем близко, замечательное, с чудесным ароматом цветов, с зелеными листьями, трепещущими на ветвях, с колосящимися хлебами, с небом, в котором сверкает яркое солнце.

Для тебя, Антуанетта, это - еще один шаг, который ведет к нашей встрече. Это радость и счастье быть любимой и любить, это наша любовь, это мы, это горячие поцелуи, что мы дарили друг другу, и те, что ждут нас впереди.

Для меня весна - это великая битва, в которую я бросаюсь вместе с природой, пробуждающейся, как и люди, от своего кошмара. Это заря прекрасной, лучезарной победы, первые шаги по пути к дому, это месть, сверкающий меч, который сразит нацистских захватчиков".

Но время было не подходящим ни для эпистолярных излияний, ни для стилистических упражнений. После нескольких тренировочных стрельб обучение объявили законченным. Ненужные вещи отправили в Москву в сопровождении верного Эйхенбаума. Теперь с минуты на минуту мог поступить приказ, Приказ с большой буквы, и тогда шестьдесят "яков" поднимутся в воздух и покинут Тулу. На фронт!

В ожидании отлета мы - Марши, Ирибарн и я - прогуливаемся по окрестным деревням.

Мы вникаем во все, как самые настоящие репортеры, а если чего-нибудь не понимаем, то спрашиваем еще и еще раз. Так постепенно мы начинаем представлять себе настоящую картину жизни русской деревни.

Во время наших прогулок мы нередко находим винтовки, патроны, немецкие каски - следы наступления вермахта, которое докатилось почти до Тулы.

Однажды мы совершили поездку на автобусе за тридцать километров к югу от Тулы, в Ясную Поляну, где находится усадьба Льва Толстого. Она варварски разрушена нацистами. В центре березовой рощи - могила Толстого - простой холмик земли без надгробия и надписей, покрытый только полевыми цветами, так пожелал писатель. Рядом с оскверненной фашистами могилой великого писателя зарыто около восьмидесяти солдат вермахта, убитых в бою вблизи дома писателя.

По возвращении из поездки узнаем долгожданную новость: наконец-то мы вылетаем на фронт. Прибыла сверхсекретная телеграмма. Кто-то знает ее содержание. Кто-то о ней слышал. Возбуждение растет, охватывает весь лагерь, достигает города. Русские спешат поздравить нас и выпить за наши будущие успехи.

Скоро становится известным, что 20 мая нас будет инспектировать генерал Пети. Последуют резолюции: "к отправке на фронт готовы", "для участия в боях годны". Будет выпита последняя стопка водки, и 25 мая, точно в десять часов, шестьдесят "яков" "Нормандии" покинут тульский аэродром, чтобы приземлиться в Дубровке. Начнется вторая кампания "Нормандии".

Часть четвертая

Глава I

25 мая 1944 года полк "Нормандия" снимается с места. Эскадрильи "Руан", "Гавр", "Шербур" и "Кан" одна за другой, звеньями, поднимаются в воздух. Полк сопровождает генерал Захаров на своей машине Ла-5. Направление - на запад. Первую посадку намечено сделать в Боровском, к югу от Смоленска. Боровское - бывшая русская авиабаза, взорванная и сожженная немцами при отступлении, - было для нас промежуточным пунктом. Здесь мы не задерживаемся и сразу же летим в Дубровку.

Никогда я еще не ощущал такой жажды битвы. Слишком долго я вел праздный образ жизни. Я чувствовал в себе прилив новых сил и энергии, а также (почему не сказать об этом?) смутное желание мести. Я спешил помериться силами с этими молодчиками из люфтваффе и испытывал необходимость подавить в себе несколькими собственными победами горькие воспоминания о крупном общем поражении в июне 1940 года.

Под нами сплошная равнина. Леса сменились полями. Воронки от бомб, пепелища на месте селений говорят о войне. Мы пролетаем над Днепром и, оставляя позади себя сильно разрушенный Смоленск, продолжаем наш полет по направлению к Дубровке.

Легкий прозрачный воздух пронизан солнечными лучами. Передо мной самолет Лефевра, сверкающий, как начищенная кастрюля у образцовой хозяйки. По радио я слышу его голос: