Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья

Еще одна атака четверок ФВ-190, и загорелось левое крыло моего самолета. Решительно разворачиваю машину на курс, кратчайший к линии фронта, запрашиваю у штурмана расстояние и время полета до линии боевого соприкосновения. Николай Николаевич Пупышев отвечает: "Двадцать пять километров, четыре с половиной - пять минут". Эти цифры подходящи для нормальных условий полета. А тут, как на грех, отказывает левый мотор. Скорость падает. Значит, к расчетным надо прибавить еще одну-две минуты, отразить еще одну-две атаки. Отобьемся ли?

Полет на одном моторе меня не особенно смущал: машина шла со снижением, скорость упала пока незначительно, рули оставались эффективными. Но нагрянула новая беда - пожар... Пытаюсь сбить пламя скольжением, а оно словно прилипло к обшивке, подбирается все ближе к фюзеляжу, уже облизывает элерон. В голове проносятся разные мысли. Что делать? Приказать штурману и стрелку-радисту приготовиться к оставлению самолета? Однако прыгать им сейчас очень опасно: под нами боевые порядки вражеских войск.

За самолетом тянется густой шлейф дыма, с крыла срываются огненные языки. Это видно не только нам, но и нашим врагам. Упустить такую верную добычу они, разумеется, не захотят.

Высота -1500 метров. Внизу отчетливо просматривается местность, изрезанная окопами и ходами сообщения. Продолжаю полет по прямой, выжимая из машины все, на что она способна. В это время справа сзади метрах в пятидесяти, в непростреливаемом секторе, появились два "фоккера". Они пока не проявляют агрессивных намерений, словно выжидают, когда Пе-2 рассыплется сам. Эх, если бы можно было сманеврировать и полоснуть по фашистам из крупнокалиберных пулеметов. Но было не до маневров. С невероятным трудом я удерживал машину от сваливания. Обгоревший элерон, деформированное по жаром крыло и бездыханный мотор - все давало о себе знать. Языки огня и клубы дыма тянулись к хвостовому оперению, заволокли кабину воздушного стрелка-радиста. Запрашиваю Игоря о самочувствии, хотя понимаю, что ничего хорошего он сказать не может. Но мужественный воин чуть хрипловатым голосом отвечает: "Все в норме, готовлюсь к отражению очередной атаки..."

Вражеским истребителям, видимо, надоело пассивное ожидание развязки. Готовясь к очередной атаке, они повернули в нашу сторону и на секунду вышли из непростреливаемой зоны. Тотчас же загремели пулеметы Пупышева и Копейкина. Ведущий "фокке-вульф", словно натолкнувшись на невидимое препятствие, перевернулся вверх пузом и, оставляя шлейф черного дыма, рухнул вниз. Его напарник, как ужаленный, шарахнулся в сторону и больше не появлялся. Куда-то исчезли и остальные вражеские истребители.

Казалось бы, можно теперь вздохнуть спокойнее, но наше положение с каждой секундой становилось все более критическим. Самолет летел на высоте не более сотни метров с непоправимым левым креном. Из вражеских окопов и траншей но нему палили не только пулеметчики, но и стрелки. О том, что далеко не все пули пролетали мимо, можно было судить по внезапно усилившемуся притоку дыма в кабину. Удушливыми струями он втекал через пробоины, выжимая из глаз слезы, раздирая горло. Но и до посадки, вернее, до того момента, когда растерзанная, пылающая машина перестанет держаться в воздухе и упадет на землю, оставалось совсем немного.

Вот уже огонь прожег левый борт фюзеляжа и заметался по кабине. Начала гореть пола моего реглана. Я сбил пламя перчаткой, однако обуглившаяся кожа продолжала тлеть. Дымился и комбинезон. Острая боль быстро распространялась по всему телу.

Словно сквозь сон доносится голос Пупышева. Он докладывал, что за рощей, которая впереди по курсу, - свои. Надо обязательно дотянуть. Но сил уже нет: жгучая боль парализует волю, затуманивает сознание. А высота не более десяти - двенадцати метров.

К счастью, лесок оказался молодым, низкорослым. Решаю: садиться немедленно, прямо перед собой! Неважно, что впереди рвутся вражеские мины и снаряды. Убираю газ и выключаю зажигание - так, по привычке. Теперь уже никакая сила не заставит самолет вымыть в небо. А надо бы: за несколько секунд до приземления различаю впереди окоп с бруствером, за ним бронебойщика с его грозным оружием. Еще один кадр, последний: солдат метнулся в сторону, а самолет с левым креном рушится прямо на противотанковое ружье. Знакомый противный скрежет раздираемого металла, короткая, но дикая скачка по неровности и... тишина. Сознание возвращается от жгучей боли в левом боку. Меня тошнит, кажется от запаха собственной обгоревшей кожи.

Надо немедленно бежать подальше от самолета. Но фонарь кабины заклинило. Остервенело бью по плексигласy рукояткой пистолета. Нет, не получается: слишком обессилел и слишком тороплюсь. Однако есть еще астрономический люк. Он, правда, узковат, но сейчас не до удобств. К счастью, рядом боевые друзья. Николай Пупышев и Игорь Копейкин в полном смысле этого слова выдергивают меня через горловину астрономического люка, волокут (тут уже не до церемоний) в сторону и прямо голыми пальцами начинают обрывать догорающий реглан. Беспомощно лежа на правом боку, вижу, как из кабины вырвался сноп оранжевого пламени и почти тотчас же мощный взрыв центрального бензобака разнес нашу боевую машину на куски. Над нами хвостатыми кометами пронеслись пылающие обломки, где-то неподалеку рвались снаряды и мины, а я только теперь начал сознавать, что самое страшное осталось позади, что мы, если штурман не ошибся, приземлились в расположении своих войск. И главное - все живы. Да, но ведь экипажей было девять. И еще два истребителя. Что с ними?

...На свой аэродром в тот день вернулся один Панков. Не знаю, как он отчитывался перед командованием за результаты вылета, однако такое ни для кого бесследно не проходит: комэск осунулся, почернел. Опытный летчик, он, конечно, понял, какой допустил промах. Но слишком поздно: теперь уже ничего не поправишь, никого не вернешь.

Впрочем, как нередко случалось и прежде, боевые потери пока нельзя было считать окончательными. Пришло сообщение, что самолет Евгения Селезнева произвел посадку на базе французского авиаполка "Нормандия - Неман". На аэродроме соседней части приземлился лейтенант Носов. Капитал Сотников сел с убранными шасси в расположении своих войск. Однако два бомбардировщика потеряны безвозвратно, в том числе экипаж Кости Киселева, который тоже пытался перетянуть через линию фронта. Он вел машину на малой высоте, когда его атаковали вражеские истребители и пушечно-пулеметным огнем повредили управление. При ударе самолета о землю штурман старший лейтенант Иван Бондарев и воздушный стрелок-радист Абрамов погибли. А Киселев с переломанными ногами, в бессознательном состоянии попал в плен и прошел тяжкий путь через фашистские концлагеря. Военнопленные медики поставили летчика на ноги, и уже после войны он возвратился в полк.