Владимир Высоцкий - Не вышел из боя

И в затылок, и в фас выходило,

Что прямой наш потомок — горилла.

Мне соседка Марья Исааковна,

У которой с дворником роман,

Говорила: все мы одинаковы,

Все произошли от обезьян.

И приятно ей, и радостно было,

Что у всех у нас потомок — горилла.

Мстила мне за что-то эта склочница,

Выключала свет, ломала кран!

Ради бога, пусть, коль ей так хочется,

Думает, что все от обезьян.

Правда! Взглянешь на неё — выходило,

Что прямой наш потомок — горилла.

Подумаешь — с женой не очень ладно.

Подумаешь — неважно с головой.

Подумаешь — ограбили в парадном.

Скажи ещё спасибо, что живой.

Ну что ж такого — мучает саркома.

Ну что ж такого — начался запой.

Ну что ж такого — выгнали из дома.

Скажи ещё спасибо, что живой.

Плевать — партнёр по покеру дал дуба.

Плевать, что снится ночью домовой.

Плевать — в «Софии» выбили два зуба.

Скажи ещё спасибо, что живой.

Да ладно — ну, уснул вчера в опилках.

Да ладно — в челюсть врезали ногой.

Да ладно — потащили на носилках.

Скажи ещё спасибо, что живой.

Да, правда, тот, кто хочет, тот и может.

Да, правда, сам виновен, бог со мной!

Да, правда, но одно меня тревожит —

Кому сказать спасибо, что живой?

[1970]

Нет меня — я покинул Расею, —

Мои девочки ходят в соплях!

Я теперь свои семечки сею

На чужих Елисейских полях.

Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:

— Нет его, умотал наконец!

Вот и пусть свои чуждые песни

Пишет там про Версальский дворец.

Слышу сзади — обмен новостями:

— Да не тот! Тот уехал — спроси!..

— Ах, не тот?! — и толкают локтями,

И сидят на коленях в такси.

А с которым сидел в Магадане,

Мой дружок по гражданской войне —

Говорит, что пишу ему: «Ваня!

Скушно, Ваня, — давай, брат, ко мне!»

Я уже попросился обратно, —

Унижался, юлил, умолял…

Ерунда! Не вернусь, вероятно!

Потому что я не уезжал!

Кто поверил — тому по подарку,

Чтоб хороший конец, как в кино:

Выбирай Триумфальную арку!

Налетай на заводы Рено!

Я смеюсь, умираю от смеха:

Как поверили этому бреду?!

Не волнуйтесь — я не уехал,

И не надейтесь — я не уеду!

Я первый смерил жизнь обратным счётом.

Я буду беспристрастен и правдив:

Сначала кожа выстрелила потом

И задымилась, поры разрядив.

Я затаился, и затих, и замер.

Мне показалось, я вернулся вдруг

В бездушье безвоздушных барокамер

И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен

И погружён в молчанье, а пока

Мехи и горны всех газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам,

В ней каждый образ был неповторим:

Вот мой дублёр, который мог быть первым,

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта —

Запас заглавных букв на одного.

Мы с ним вдвоём прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него.

Вот тот, который прочертил орбиту.

При мне его в лицо не знал никто.

Я знал: сейчас он в бункере закрытом

Бросает горсти мыслей в решето.

И словно из-за дымовой завесы

Друзей явились лица и семьи.

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем знал я доброе соседство,

Свидетелями выведут на суд.

Обычное моё босое детство

Обуют и в скрижали занесут.

Чудное слово «Пуск» — подобье вопля —

Возникло и нависло надо мной.

Недобро, глухо заворчали сопла

И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,

И я не смел или забыл дышать.

Планета напоследок притянула,

Прижала, не рискуя отпускать.

И килограммы превратились в тонны,

Глаза, казалось, вышли из орбит,

И правый глаз впервые удивлённо

Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул — не помню — крик ли, кляп ли,

Я рос из кресла, как с корнями пень.

Вот сожрала всё топливо до капли

И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,

Не знаю — хороня или храня.

А здесь надсадно двигатели взвыли

И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,

Вновь чередом своим пошла весна.

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки — тишина.

Эксперимент вошел в другую фазу.

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу,

И получил команду отдыхать.

И стало тесно голосам в эфире,

Но Левитан ворвался, как в спортзал.

Он отчеканил громко: «Первый в мире!»

Он про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрёк про самочувствие своё…

Пришла такая приторная легкость,

Что даже затошнило от неё.

Шнур микрофона словно в петлю свился,

Стучали в рёбра лёгкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился —

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,

Разборчиво и очень дедово.

Я дз<���мал: вот она и невесомость,

Я вешу нуль, так мало — ничего!

Но я не ведал в этот час полёта,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от неё кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой.

Всё, что сумел запомнить, я сразу перечислил,