Владимир Высоцкий - Не вышел из боя

Хорошо б подмели,

Чтоб моя голова

Не валялась в пыли.

Чай закипел, положен сахар по две ложки.

— Спасибо! — Что вы! — Не извольте возражать!

Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,

А грязи нет — у нас ковровые дорожки.

Ах, да неужто ли подобное возможно!

От умиленья я всплакнул и лёг ничком.

Он быстро шею мне потрогал осторожно

И одобрительно почмокал языком.

Он шепнул: — Ни гугу.

Здесь кругом стукачи.

Чем смогу — помогу,

Только ты не молчи.

Станут ноги пилить —

Можешь ересь болтать,

Чтобы казнь отдалить,

Буду дольше пытать.

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье,

А я уже дождаться утра не могу.

Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,

Я крикну весело: — Остановись, мгновенье, —

Чтоб стоны с воплями остались на губах!

— Какую музыку, — спросил он, — дать при этом?

Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,

Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

Будет больно — поплачь,

Если невмоготу, —

Намекнул мне палач.

Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,

Правда, сам — загрустил:

Помнят тех, кто казнён,

А не тех, кто казнил.

Развлёк меня про гильотину анекдотом.

Назвав её лишь подражаньем топору,

Он посочувствовал французскому двору

И не казнённым, а убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднёи,

Был оживлён и сыпал датами привычно.

Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,

И горевал о тех, над кем работал лично.

— Раньше, — он говорил, —

Я дровишки рубил,

Я и стриг, я и брил

И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту

И губил свой талант,

А на этом посту

Повернулся на лад.

Некстати вспомнил дату казни Пугачёва,

Рубил, должно быть, для надёжности, рукой.

А в то же время знать не знал, кто он такой, —

Невелико образованье палачёво.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,

Он дул на воду, грея руки об стекло.

Об инквизиции с почтеньем отзывался,

И об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи,

Вдруг палач зарыдал —

Дескать, жертвы мои

Все идут на скандал.

— Ах! Вы тяжкие дни,

Палачёва стерня.

Ну, зачем же они

Ненавидят меня?

Он мне поведал назначенье инструментов.

Всё так не страшно — и палач, как добрый врач. —

Но на работе до поры всё это прячь,

Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведёшь —

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха,

А он примерится, когда ты подойдёшь,

Возьмёт и плюнет.

И испорчена рубаха.

Накричали речей

Мы за клан палачей.

Мы за всех палачей

Пили чай, чай ничей.

Я совсем обалдел,

Чуть не лопнул, крича.

Я орал: — Кто посмел

Обижать палача?!

Смежила веки мне предсмертная усталость.

Уже светало, наше время истекло.

Но мне хотя бы перед смертью повезло —

Такую ночь провёл, не каждому досталось.

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча.

Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье

И образ доброго чудного палача.

Я был и слаб, и уязвим,

Дрожал всем существом своим,

Кровоточил своим больным

Истерзанным нутром.

И, словно в пошлом попурри,

Огромный лоб возник в двери

И озарился изнутри

Здоровым недобром.

Но властно дёрнулась рука:

— Лежать! Лицом к стене!

И вот мне стали мять бока

На липком топчане,

А самый главный сел за стол,

Вздохнул осатанело

И что-то на меня завёл,

Похожее на дело.

Вот в пальцах цепких и худых

Смешно задёргался кадык,

Нажали в пах, потом под дых,

На печень — бедолагу.

Когда давили под ребро,

Как ёкало моё нутро!

И кровью харкало перо

В невинную бумагу.

В полубреду, в полупылу

Разделся донага.

В углу готовила иглу

Нестарая карга.

И от корней волос до пят

По телу ужас плёлся —

А вдруг уколом усыпят,

Чтоб сонный раскололся?

Он, потрудясь над животом,

Сдавил мне череп, а потом

Предплечье мне стянул жгутом

И крови ток прервал.

Я было взвизгнул, но замолк,

Сухие губы — на замок.

А он кряхтел, кривился, мок,

Писал и ликовал.

Он в раж вошёл — знакомый раж,

Но я как заору:

«Чего строчишь? А ну, покажь

Секретную муру!»

Подручный — бывший психопа

Вязал мои запястья.

Тускнели, выложившись в ряд,

Орудия пристрастия.

Я тёрт и бит, и нравом крут —

Могу — вразнос, могу враскрут,

Но тут смирят, но тут уймут.

Я никну и скучаю.

Лежу я, голый, как сокол,

А главный — шмыг да шмыг за стол,

Всё что-то пишет в протокол,

Хоть я не отвечаю.

Нет! Надо силы поберечь —

Ослаб я и устал.

Ведь скоро пятки будут жечь,

Чтоб я захохотал.

Держусь на нерве, начеку,

Но чувствую — отвратно.

Мне в горло всунули кишку —

Я выплюнул обратно,

Я взят в тиски, я в клещи взят,

По мне елозят, егозят,

Всё вызнать, выведать хотят,

Всё пробуют на ощупь.

Тут не пройдут и пять минут,

Как душу вынут, изомнут,

Всю испоганят, изорвут,

Ужмут и прополощут.

— Дыши, дыши поглубже ртом,

Да выдохни — умрёшь!..