Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Она была так плоха во время пути, что много раз думали — не довезут ее живой, и доктор Боткин предупредил священника Никольского, ехавшего в поезде Государыни, чтобы он был готов причастить ее Святых тайн.

Так она возвращалась к нам!

Чтобы уберечь ее от всякого волнения и перенапряжения, никому, кроме нескольких членов семьи, не было разрешено ехать ее встречать. Даже парод не издал ни возгласа при ее проезде. Все снимали шапки и крестились при виде скорбного экипажа, наполненного шубами, укрывавшими от взглядов больную Императрицу. Едва можно было наметить сопровождавших ее Императора и Великую княжну Марию Александровну. Прильнув к окну дворца, выходящему на Дворцовую площадь, мы смотрели на подъезжавший экипаж, и он произвел на нас впечатление открытой могилы.

Зима и часть весны прошли для нас в чередовании страха и надежды: Государыня медленно умирала, терпеливо перенося как физические, так и нравственные страдания. Испытывая к ней глубокую привязанность, мы еще не могли смотреть в лицо несчастью, ожидавшему нас. Мы считали ее опорой России, ее семьи и всех нас. Зная положение дел, мы видели в ее смерти всеобщую беду и крах.

Казалось, чаша была переполнена, но на нас обрушился новый удар. 5 февраля, две недели спустя после приезда Государыни, в Зимнем дворце произошел взрыв, дьявольской целью которого было уничтожить всю Царскую семью одним ударом в то время, как, по мнению злоумышленников, она должна была собраться за обедом.

По милости Божией, семья избежала замышленного убийства, но жертвы все же были многочисленны, поскольку взрыв произошел в караульном помещении, и все находившиеся там погибли.

Не останавливаясь на подробностях, которые упоминались в газетах и займут свое место в истории, скажу только о том, что видела сама. Прежде всего, как расценить беспечность, предшествовавшую катастрофе? Беспечность тем более непонятную, что в то время жили в постоянном страхе перед происками адской банды. Правда, во дворце ввели усиленную охрану, — считалось, что были приняты меры самой тщательной предосторожности, — однако даже на жилой половине происходили странные вещи. Так, нам, фрейлинам, доводилось встречать в коридорах, а именно в коридоре, ведущем в покои Государя, очень подозрительных субъектов.

Дарье Тютчевой однажды даже показалось, что она увидала мужчину, переодетого в женскую одежду, покрытого темной вуалью, из-под которой все же выглядывали усы. Мы поспешили предупредить внутреннюю охрану, но нас, вероятно, посчитали фантазерками и ограничились для очистки совести небольшим обыском, который ничего не дал.

Однажды вечером, когда я вернулась к себе, мне сказали, что приходила некая дама, уверявшая, будто я пригласила ее с собой в театр. Ложь бросалась в глаза, и у меня тут же возникло подозрение. Всякому было известно, что я не имею права приглашать кого бы то ни было в императорские ложи, которые были в нашем распоряжении. Пресловутая дама придумала этот предлог, чтобы проникнуть во дворец, пользуясь моим отсутствием.

На следующий день, встретив на лестнице коменданта Адельсона, я сообщила ему об этой анекдотической истории и моих подозрениях.

— О, не беспокойтесь, графиня, — сказал он мне с самой любезной улыбкой, — с вами ничего не может случиться — вы под моей надежной охраной.

— Я ничуть не беспокоюсь о своей персоне, — ответила я, — что бы со мной ни случилось, это совершенно не важно. Меня гораздо больше волнует другая половина дворца, и я прошу вас не спускать с нее глаз ни днем ни ночью.

В ответ я услышала самые прекрасные обещания, и я отмечаю этот инцидент только потому, что он произошел накануне покушения.

Говорят, что, когда должно случиться несчастье, все глаза как бы поражаются слепотой, но я не думаю, чтобы это имело хоть малейшее отношение к тем, кто был обязан охранять безопасность дворца; на мой взгляд, трудно подобрать достаточно сильное выражение, например, для генерала Дельсаля, суперинтенданта дворца. За несколько недель до случившегося его предупредили из Берлина, что в Петербурге готовится новое преступление. Ему даже прислали план дворца, где было точно указано место покушения, но, кажется, он расценил это тоже как сказку.

Графа Адлерберга — говорю это с сожалением — тоже справедливо осуждали за то, что он не захотел усилить охрану Зимнего дворца городской полицией. Говорят, он счел это позорной мерой и посягательством на свои права. Я не перечисляю других виновников только потому, что их было слишком много и всех их не перечислить, особенно здесь.

Благодаря чрезмерному великодушию Государя никто не понес наказания и все остались на своих местах.

Ужас от самой катастрофы послужил им, можно сказать, прикрытием, отвлекающим внимание от вопросов, ответы на которые могли бы быть для них неблагоприятны. Все были слишком заняты злоумышленниками, чтобы думать о тех, кто помог им своей беспечностью или самонадеянностью.

Петербургская публика возмущалась этой безнаказанностью, но в конце концов замолчала. Поделать ничего было нельзя. Все оказалось забыто! Говорили, что опоздание приехавшего из-за границы принца Александра, брата нашей Государыни, которого ждали к обеду, стало причиной спасения Царской семьи. На самом же деле эта случайность избавила их лишь от великого испуга. Я смогла удостовериться в этом собственными глазами, когда на следующий день пошла на место происшествия, в так называемую морганатическую комнату, где был приготовлен обед. Я с удивлением обнаружила, что беспорядок там был бесконечно меньше, чем всюду. Разбросанная мебель, разорванная обивка, в нескольких местах слегка приподнятый паркет — и все. Без всякого сомнении, никто из тех, кто мог находиться в помещении, не был бы убит или хотя бы ранен. Благодаря невероятной толщине стен дворца, явно недостаточному количеству динамита и — прежде всего — благодаря милости Божией адский план был сорван.

Но вернусь к моим личным впечатлениям. По случайности я обедала в тот день в Смольном институте и была очень удивлена, когда моя коляска приехала за мной раньше назначенного времени.

От своего слуги, побледневшего от страха, я узнала о случившемся.

— Никто из Царской семьи не, пострадал, — сказал он, — но мне навстречу погнались тридцать фургонов, переполненных мертвыми и ранеными.

Я бросилась в коляску и велела ехать во дворец к Салтыковскому подъезду. Подлинное бедствие открылось перед моим взором. Полуосвещенный вестибюль был переполнен военными и штатскими. Все были неподвижны и подавлены. Через разбитые стекла проникал ледяной холод — было семнадцать градусов, но густой дым, перемешанный с ужасным запахом серы и пыли, не рассеивался.