Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Мне приходилось слышать от людей, чья преданность монарху не подлежит никакому сомнению, кто даже и теперь бы не задумываясь отдал за него жизнь, что самая высшая милость, которую он мог бы оказать им в то время, — это забыть их.

Приглашения ко двору, которых прежде добивались, стали пыткой для уважающих себя людей. Их страшились как покушения на личное достоинство и стыдились. Мне приходилось быть свидетельницей семейных драм, вызванных этими приглашениями, когда самое полное согласие нарушалось, — одни ратовали за подчинение своему Государю, другие же пренебрегали всякой осмотрительностью, дабы сохранить свою гордость и не предать прошлого. Самые благоразумные считали себя не вправе протестовать открыто и, вздыхая, переносили то, чего было невозможно избежать. Но что за жизнь, великий Боже, сколько усилий и обязательной лжи! Путь уступок для поистине благородных душ тем более оказывался тернистым, что Государь следил за каждым жестом и за каждым взглядом. Его разум был исключительно занят новым положением княгини Юрьевской, и он расстраивался из-за малейшего пустяка, естественно, главным объектом его обид стали законные дети. С психологической точки зрения все, вероятно, объясняется просто. Дурные дела необходимо поддерживать и прикрывать бесчисленными внешними проявлениями, чтобы они могли иметь видимость законности. Но поскольку невозможно переменить их истинную суть, то возникают настойчивые требования для удовлетворения собственного самолюбия. Без всякого сомнения. Государь понимал, что даже его авторитета недостаточно для создания желанного для него порядка вещей, и глухое сопротивление, которое он ощущал, раздражало и выводило его из себя, как бесконечный бег с непредвиденными препятствиями. И от этого страдали все. Все чувствовали себя униженными, оскорбленными и не знали, как себя вести.

Ради справедливости надо, однако, сказать, что в обществе были и исключения или, так сказать, полуисключения.

Первая категория откровенно жалка — ее составляли люди, которые без зазрения совести шли навстречу восходящей звезде и бесстыдно переступали через общественное мнение для достижения корыстных целей.

Полуисключения составляли слабые люди. Искренне дорожившие прошлым, они все же приспосабливались к настоящему. Так что они вызывали, с одной стороны, сочувствие, но с другой — отвращение. Род человеческий так многообразен! Не стану называть их имен — лучше остановлюсь на совершенно достойных людях, для которых каждая уступка была жертвой!

В течение зимы Государь все расширял круг приглашенных на свои приемы. Обеды, вечера, карточные партии, — все постепенно возвращалось в обиход и угрожало безопасности тех, кто хотел остаться в тени. Поначалу Государь, поименно знавший тех, кто не жаловал его новую семью, благоразумно не замечал их, но затем и к ним были брошены пробные шары, что повергло в ужас почтенные семейства. Потрясение, вызываемое государевыми приглашениями, можно сравнить разве с появлением курьера во времена Павла I, посланного объявить о высылке в Сибирь. Так и мы были удручены, когда однажды вечером граф Борис Перовский был приглашен Государем на партию в вист. Это было первое приглашение после женитьбы Государя, так что представление княгине Юрьевской становилось неизбежным. Я была почти полноправным членом семьи Перовских и вместе с его женой и дочерьми с нетерпением ожидала возвращения графа, чтобы пуститься в расспросы, но по возвращении мы увидали его таким расстроенным и удрученным, что никто не решился задавать ему вопросы, а сам он не произнес ни слова.

Любовь и преданность графа своим монархам составляла часть его натуры. Все, что с ними происходило, отзывалось в его сердце, а в ту пору его страдания были безмерны. Исключительная прямота и бескорыстие делали графа неуязвимым, но поскольку его связывали очень близкие отношения с Царской семьей, он не мог не принять приглашения Государя, равносильного приказу. Впрочем, он ограничился только этим актом повиновения и не сделал больше ни шагу.

Он и Вердер единственные не оставили своих визитных карточек у морганатической особы, в то время как самые высокопоставленные лица спешили ей представиться.

Государь, входивший теперь во все пустяки, не замедлил сделать замечание министру двора, находя слишком странным, как он выразился, что самые близкие люди не подумали до сих пор засвидетельствовать почтение его супруге.

Адлерберг передал это предупреждение, и волей-неволей им пришлось подчиниться; и, как ни редко смеялись в ту пору, мы не смогли удержаться от насмешек в адрес провинившихся школьников, которых заставили выполнить урок.

Гораздо серьезнее оказалась история с тремя дамами, рассчитывать на дружбу которых Государь имел тысячу причин и слишком близко знал их для того, чтобы осознавать их неспособность к шуткам дурного тона.

Дело происходило так. Государь для начала пригласил на один из своих вечеров княгиню Марию Вяземскую (урожденную Столыпину), мою задушевную приятельницу, которая пользовалась сильной привязанностью покойной Государыни.

Страстная в своих чувствах, хранившая в душе верность памяти, Мари была способна оказать сопротивление, но ее деспот-муж помешал ей сделать то, что он назвал глупостью. Ей, недовольной и этим увлечением собой, и всеми на свете, пришлось отправиться в Зимний дворец.

Государь, едва заметив ее, устремился навстречу. Бледный, с дрожащими губами, он с трудом что-то пролепетал, пожимая руку Мари.

— Княгиня, — голос его пресекался от волнения, — прошу вас не отказать… умоляю согласиться…

Остаток фразы застрял у него в горле.

— Вообрази, — рассказывала мне на следующий день Мари, — поначалу я не поняла, чего от меня требует Государь, но, видя его в таком волнении, забыла о своем и старалась только успокоить его, не привлекая внимания окружающих.

Все благополучно завершилось представлением Мари княгине Юрьевской и обменом с ней несколькими фразами.

Волнение Государя объясняется тем, что ему хорошо были известны прямота Мари и ее преданность Государыне. Очевидно, он боялся, что она воздержится от общения с княгиней Юрьевской. Начавшийся вскоре концерт звуками, полными гармонии, загладил все неровности и шероховатости.

Поведение Великих княгинь отличалось чрезвычайной строгостью — они держались на расстоянии. Княгиня Юрьевская пребывала в одиночестве, имея при себе в качестве покровительницы госпожу Бартеневу, да время от времени Государь входил в ложу и садился позади нее.

Эти подробности сообщил мне Вердер и добавил:

— Представьте, как велика доброта графа Перовского, — даже Юрьевская сумела доставить ему на днях неприятности.