Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Одному я удивляюсь: как при моей работе и при моем питании я не только жива, но даже прибываю в весе. Когда-нибудь, должно быть очень скоро, все это прекратится самым естественным образом. Должно быть, Юрий упрекает меня в эгоизме, в черствости, в невнимательности. «Вот, мол, мне так нехорошо, У меня, может быть, чахотка, а ей хоть бы что, и в ус себе не дует! Только раздражается!» Наверно, уж думает так.

Иногда он меня, действительно, раздражает. Так, вчера. Целый день я испытывала раздражение, пока не прорвалось.

Л прорвалось так. Я вздумала писать письмо Майер, полезла за блокнотом на полку и нашла там тетрадку, в «кратком содержании» писала. Обыкновенно она лежит в портфеле. Дикая мысль, и я лечу в ту комнату, где Борис Александрович и Юрий.

— Юрий, тебя очень интересовало, что я писала Виктору?

— Очень.

— Почему же ты тогда не прочел письмо?

— Как почему?

Я показываю ему тетрадку и ухожу. Он за мной. Происходит крупное объяснение, Юрий нервничает и сердится. Таким я его еще не видела. Выбегает, хлопнув дверь. Прекрасен в этот момент. А я сажусь на пол и плачу. Ничего для меня больше не существует. Он скоро вернулся, сам же начал меня успокаивать. Потом поехали в Медонский лес.

Сегодня я очень устала. Ведь с 8-ми ч<���асов> утра (а сейчас 10 ч<���асов> вечера) я вот только какие-нибудь полчаса сижу спокойно. Днем в мастерской. В 6 прихожу, и Юрий дома, ушел с работы, плохо чувствует. Не то усталость, не то похуже. После ужина пошел за чем-то к Войцеховскому, м<���ожет> б<���ыть>, от меня. А я стирала, мыла посуду. Вот и устала. Только бы удалось как-нибудь соорудить ему отпуск с субботы. Буду как можно больше работать.

У Юрия сейчас ваканс. Поэтому я его совсем не вижу. И не знаю, ни что с ним, ни как. Вечером тоже куда-то девается.

Вчера были мои стихи «В вечер синий и благословенный» [154] Мои стихи «В вечер синий и благословенный» — ПН, 1928,2 августа, № 2689, с. 3 (опечатки, допущенные в данной публикации, исправлены). В вечер синий и благословенный В городской звенящей тишине На мосту, над почерневшей Сеной — Генрих вспоминает обо мне. Зданья в мглу безлунную зарыты, Свет скользнул с шестого этажа, Поднял конь железные копыта, Тяжело и крупно задрожал… А в кафе под звонкий лязг бокалов, В глубине, у крайнего стола, Облик мой — веселый и усталый — Сонно вспоминают зеркала. И никто не видел, как смущенно, В опустевшей тихой темноте, Там, на лестнице неосвещенной, Притаилась плачущая тень. . И две опечатки. 1) «зданья во мглу безлунную зарыты» — лишняя стопа в пятистопном хорее, одна строчка шестистопная — ужас! Словно гвоздем по стеклу. 2) глупость «…под звонкий пар бокалов» вместо «лязг». И хуже всего, что вина не редакции, а Папы-Коли. Ездила вчера к рыжему, обещал напечатать поправку, но сегодня ничего нет.

Мадам Гийе лежит в госпитале. Долгое время где-то пропадала. Осунулась и постарела. Теперь уже ей не дать 19-ти лет.

Вот. Посуда вымыта, относительно нечего делать, пока Юрий в бане, и я одна. Недели две я ждала этого момента, чтобы писать. Было много, о чем писать. А сейчас все уже стерлось и потеряло остроту. Устаю, как черт. Работаю много. А по вечерам тоже стирка, штопка. Желание — не преодолимое никак — спать. И каждую ночь вижу кого-нибудь из знакомых мертвым. За исключением Терапиано, которого видела живым и влюбленным. Весь день чувствовала к нему теплую благодарность, и к вечеру тайком перечитывала его стихи.

С Юрием резка и раздражительна. Редкий час без слез. Все от усталости. На днях плакала из-за того, что Юрий хочет держать прислугу, когда у нас будет квартира из 5-ти комнат, а я говорю, что чужой человек будет мешать. И — поперек кровати — плачу.

— Не хочу прислуги!

— Да ведь это когда у нас квартира будет!

— Не хочу квартиры!

И смешно, и плачется.

Очень скверной была эта неделя в смысле здоровья: небольшой грипп и всю неделю по два и по три креста ацетонов. И чувствовала себя плохо, но работала.

Мне никто не верит, что я больна.

— Такой цветущий вид, помилуйте.

И даже никто из семьи близких не знает, что у меня форма сильная, и что с такими анализами люди в лежку лежат. Я решила испытать свою силу до крайности. Когда-нибудь я же должна подорваться. А если хуже не будет, тогда мне ничего не остается, как самой перестать верить в свою болезнь и плюнуть на всякое леченье.

Одно только меня сейчас пугает, что я буду делать, когда кончится работа в «Фаворе». А жду я этого — по крайней мере, для себя — от субботы до субботы. За белье браться я боюсь, прямо-таки боюсь.

Пишу об Институте, о «несдержанных обещаниях» и пустоте, — пользую как литературный материал, и все это делается уже не таким горьким.

…Пока не грянула гроза…

А гроза-то грянула.

Сначала сдержанность и бодрость, потом — малодушие. Не эту, а прошлую ночь почти не спала и доходила до отчаяния. Утром Юрий, видя мое состояние, не поехал на работу. Я тоже почему-то не работаю. Все решили, что мне необходимо отдохнуть.

Конечно, поехала в госпиталь. Говорила с Марсель, она меня успокоила, говорит, что задержки менструаций у диабетиков бывают часто, и случается, что по 4–5 месяцев ничего нет. Совсем меня успокоила; и я, и Юрий — повеселели оба и пошли гулять в Jardin des Plantes. Но все-таки решила сходить к Каминской. Чем ближе к ней, тем больше я нервничала. В приемной так места себе не находила. Когда вошла к ней в кабинет, сердце упало. Рассказала.

— Еще этого вам не хватало!

Стала меня успокаивать, что все это еще может быть от диабета, — и я была совсем спокойной.

— Ничего не могу сейчас сказать. Есть у меня одно маленькое подозрение: у вас опухла матка. Но это бывает и при задержке. Придите в пятницу, когда я уже смогу поставить диагноз. Вас тошнило?

— Нет.

— Ну, это и не обязательно. Теперь я посмотрю вам груди. Нет, тут ничего не видно. Обыкновенно при беременности, если подавить, на соске выступает капля.

И я перетрусила ей сказать, что у меня грудь болит, а теперь считаю это самым солидным доказательством.

— Во всяком случае, если это и беременность, то мы вас от нее скоро освободим. В самом начале это будет совсем не страшно и безболезненно, даже при вашем диабете. Я постараюсь облегчить вам это в материальном отношении, — эта сторона вас, конечно, смущает. Только вы не беспокойтесь. А пока я вам пропишу, и, может быть, это вызовет кровь.

Когда я увидела на лестнице Юрия, я испугалась: он был так страшен.

— Ну, что?

Рассказала все подробно, зачем-то только умолчав про груди. День был такой великолепный, что никакие страхи в голову не шли. Я совершенно убеждена в беременности. Юринька стал сомневаться, а Мамочку и Папу-Колю мне удалось успокоить.