Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Потом пошли в парк. Шел дождь. Мы промокли до костей, но нам все было нипочем. Шли, улыбались, целовались. Стемнело. Решетка была заперта, нам пришлось идти кружным путем. Озябли, продрогли и пошли опять пить грог. Потом домой. Вот и все.

А как много произошло за этот день! Люблю ли я его? Наверно, да. Но дело не в этом. Такого вопроса и ставить нельзя. Дело в «обреченности». Он меня нашел. Конечно, мне и в голову не придет сомневаться в искренности и правдивости его слов. И, конечно, у меня уже нет выбора. Разве я этого не хотела, разве не знала, что так будет?!

Вчера Мамочка лежала. Папы-Коли не было дома. Я готовила обед, собиралась остаться дома. Пришла Антонина Ивановна, уговорила ехать. Опоздала, приехала минут за 15 до конца первой лекции, — читал Марков политическую экономию [27] Читал Марков политическую экономию — Точнее, А.П.Марков читал курс «Хозяйственный строй советской России». .

Костя пришел к концу второй. Юрий с самого начала беспокойно смотрел на дверь, А.Г. не был вовсе. Вторым читал Гурвич. После лекций пошли (староста с Гурвичем, его женой и Юрием, как неизменным атрибутом) в кафе. Говорили об издании записок. Гурвич начал уверять, что это вовсе не так необходимо, что можно заниматься по книгам. Как я на него напустилась! Я сама себя не узнавала, откуда такая прыть, он даже смутился. Разошлись, очень довольные друг другом.

Ехали с Юрием поездом, одни в купе. В его отношении ко мне есть что-то чуть-чуть как к ребенку, как к маленькой сестренке. Это даже трогательно. От вокзала шли медленно и пытались быть откровенными. Я говорила: «Я не могу найти нужного слова, я еще чувствую к тебе… Я еще к тебе не привыкла». А когда появились такие нелюбимые красные огни на трамвайной линии (где починка) — грустно стало. Прошлись до этих огоньков, потом назад и так — около часа, а то и больше пробродили по темным улицам. «Ирина, я хочу, чтобы ты знала меня таким, как я есть, чтобы ты все знала». И он рассказывал мне о своем детстве, о своей любви, о трудных моментах жизни, и душевном изломе. Я обещала ему рассказать все, говорила о своих трудных моментах; и поняла, что с ним легко уже быть откровенной.

Счастлива ли я? Вероятно. Разве бы я могла быть иначе такой безудержно веселой, так говорить с Гурвичем, подраться в Институте с Левой?! А если бы я его не любила, разве я бы думала о нем так, все время, каждую секунду?

И — как всегда — дома иная картина. Бесконечные разговоры о том, что я подтачиваю свое здоровье, что это безумие так возвращаться и т. д. Сама не помню как, но я сказала, что чувствую дома какую-то недоброжелательность. Слово было неудачное. И, в конце концов, Папа-Коля заплакал. Ведь это же ужасно, когда он плачет, это не Мамочкины первые слезы. Я только осталась довольна собой и — ни одной слезы.

Как странно. И потом, самые счастливые минуты у меня были тогда, когда я уходила из дому. Есть ли тут какая-нибудь зависимость?

Надо записать три дня: субботу, воскресенье и понедельник. Буду краткой.

Суббота. Вечер у поэтов. Я читаю. Как только я в четверг прочла объявление, написала Косте, зная, что он будет в пятницу: «Неужели же ты не будешь на вечере у поэтов?» В пятницу сказала Юрию, и он обещал быть. Психологически этот момент (письмо Косте) мне совершенно не понятен. Зачем я его зову? Ведь я знаю, что буду читать, и знаю, что ему это будет неприятно. М<���ожет> б<���ыть>, именно это? Не знаю. Не было ни того, ни другого, и это меня очень огорчило. Вообще не было никого из знакомых. Это было грустно. В первом отделении читал Зайцев [28] В первом отделении читал Зайцев — На вечере 4 декабря 1926 г. Б.К.Зайцев читал свой рассказ «Авдотья-смерть». . Во втором — Оцуп, потом я. Читала: «Еще дурманит», «Не километры» [29] «Не километры» — См. комментарий 4 (к 15 октября. 1926). , «Переполнено сердце мое» [30] «Переполнено сердце мое» — Опубликовано: Кнорринг И. Стихи о себе, с. 30. Переполнено сердце мое Песней звонкой, неудержимой. Мы не будем больше вдвоем Веселей, нежней и любимей. Буду письма твои беречь, Буду в сердце накапливать жалость. Это все, что теперь осталось От коротких осенних встреч. Будут мглистые зимние дни, В окнах — дождик, ленивый, частый. Как мне радость мою сохранить? Я ведь знаю, что буду несчастна. Вот теперь — тебе нечего ждать. Будет каждый вечер, как вечер. Вот теперь я тебе отвечу На вопрос — к кому ревновать. Звонким камнем лечу в неизбежность, Яркий свет на моем пути. — Ну, а ты не сердись и прости, Что я не умела быть нежной. 1926 . Стихи понравились, это было видно по всему. После конца подходит ко мне Зайцев, знакомит с женой и племянницей [31] Зайцев, знакомит с женой и племянницей — Т. е. с В.А.Зайцевой и О.А.Куфтиной. . Она, оказывается, теперешняя жена Е.Л.Куфтина, знает меня по какой-то сфаятской фотографии. «Но вы были тогда совсем девочка». А Зайцев: «Да она еще в прошлом году девочкой была. Я помню, приходила ко мне…» Хвалил стихи, просил дать для «Перезвонов». Огорченная отсутствием Кости и Юрия, я пошла в Ротонду, пила с Леной Майер на брудершафт, много курила и смотрела на себя в зеркало: была довольна. С последним поездом поехала с Очерединым. И в вагоне почувствовала себя невыносимо скверно. Как доехала, как дошла до дому — не знаю.

В воскресенье днем вдруг с улицы: «Ирина Николаевна!» Юрий. «Идем гулять?» «Идем». Через полминуты вышли. «Идем ко мне». «Идем». Что дальше — писать трудно. Я могу писать очень подробно обо всем, что было до этого, а о самом хорошем не могу. Ограничусь мелкими фактами. Показывал мне, шутя, карточки Мариамны, ее записочки. Читал стихи Кутузова [32] Читал стихи Кутузова — Дружба Ю.Софиева и И.Голенищева-Кутузова началась в Дубровнике (Югославия), затем они вместе учились в Белградском университете и были членами литературного кружка «Гамаюн» (Белград). . Я рассказывала о своей любви к Косте. Помню: я распустила волосы, растрепались от поцелуев, сижу, локти на стол, руки на плечи, и держу его руки; он стоит сзади… Потом… ну, я не могу. Мне было очень хорошо с ним, и ничего больше не хотелось. Разве мало — чувствовать около себя такого хорошего, милого, любимого и близкого человека?! Вдруг робкий стук в дверь, Юрий высовывается. «Ты разве не был у Кноррингов?» «Был». Впускает Андрея. Мне очень весело, и все смеемся. Андрей, конечно, все понял и чувствовал себя очень сконфуженным, так что Юрий не только не злился на него, но, наоборот, почувствовал страшную нежность к нему, про меня уже и говорить нечего. Он нам сварил чай, сбегал за печеньем. Я обещала к ним приходить. Провожать он тоже не пошел, и мы с Юрием были счастливы и веселы. Решили с понедельника быть открыто на «ты».