Иван Серов - Записки из чемодана

Ну, поживу — увижу, как подойти к этому вопросу. Черт с ним, что американцы увезли фон Брауна, у нас теперь есть Греттруп — заместитель Брауна, ряд крупных инженеров, а главное, что наши советские молодые специалисты, такие как Королев, Пилюгин*, Кузнецов, Глушко и др., освоили быстро немецкую технику и теперь можем все это двигать вперед.

Забыл записать: когда мы с гор ехали обратно, я посадил директора завода к себе в машину и спросил: «Ну как, за семьей сами хотите поехать?» Мне было любопытно, как он среагирует. Он сразу ответил: «Герр генерал, лючше будить, если за ними поедет ваш чиловек». Он уже русские слова изучил.

Я сказал: «Сделаем». Я думаю, что немец побоялся туда ехать, так как, вероятно, американцы уже знали, что он нам сделал большое дело.

Когда прилетели в Москву, а там, оказывается, Меркулова сняли с наркома госбезопасности и назначили Абакумова, этого провокатора. Кобулова тоже сняли [357].

Мотивы: Меркулов мягкий, нерешительный…

Я написал письмо в ЦК тов. Сталину о том, что Абакумов малограмотный, с авантюристическими наклонностями человек, и, безусловно, на мой взгляд, он не будет соответствовать наркому госбезопасности. Я не сомневаюсь, что Абакумов узнает о моем письме и будет мстить, но я не боюсь. Правду должен был доложить в ЦК [358].

Кобулов и Абакумов ради карьеры готовы утопить любого честного человека.

Однажды прилетел В. Д. Соколовский из Москвы, куда его вызывали на заседание Главного Военного Совета, позвонил мне и просил зайти. Когда вошел, у него никого не было.

После нескольких незначительных фраз он рассказал следующее: «На Главном Военном Совете разбирали итог Отечественной войны, а точнее, Жукова. На него поступили материалы из особого отдела (и тут подлец Абакумов), что Жуков бравирует своим положением, что он считает себя главным героем Отечественной войны, что у него бонапартистские замашки и стремления и т. д., и т. п. Затем выступали члены Политбюро — Жданов, Берия, Маленков, Каганович и др. — с подтверждением всех этих недостатков. Тут же был упомянут и ты, мол, Серов знал обо всех этих замашках Жукова, а также о похождениях по женской линии, однако в ЦК не докладывал».

Я тут же прервал Соколовского и говорю: «Во-первых, я не доносчик сплетен, а во-вторых, я знаю Жукова 5 лет. А где был ты, Василий Данилович? Где был Телегин — член Военного Совета фронта? Выходит, и вы оба тоже это знали. А почему не докладывали?» Он замолчал.

Потом я ему еще повторил, что я в жизни не был доносчиком сплетен и разной болтовни и не буду, и в то же время, если есть что серьезное против Родины и партии, я родного брата не пощажу и скажу вслух и доложу в ЦК. Соколовский глухо сказал: «Это верно».

Потом он закончил тем, что командующим военных округов будет дана телеграмма с изложением всех этих вопросов — про Жукова и про тебя. «Когда получу, приходи, почитаешь», — закончил Василий Данилович. Я сказал: «Нет, я не имею удовольствия читать абакумовскую провокацию».

Под конец столь неприятной беседы Соколовский сказал, что Жуков назначен командующим Одесским военным округом. После этого я ушел [359].

Раздумывая над таким решением, я пришел к выводу, что провокаторы, типа Абакумова, Кобулова, Цанавы, Мешика и других, могут отрицательно влиять на некоторых членов Политбюро, а те, в свою очередь, — на Сталина. Но ведь это глупо.

Видимо, приближенные Сталина в угоду ему могли, используя провокационные материалы Абакумова, раздуть это и представить как якобы желание Жукова затмить Сталина. Никогда Жуков этого не позволит…

Мне на 1-м Белорусском фронте часто приходилось встречаться с Георгием Константиновичем в разных условиях — по-домашнему и на официальных совещаниях, и я никогда не чувствовал, чтобы Жуков противопоставлял себя Сталину или нелестно отзывался о нем. Вот что значит — попался провокатор в органы, и что он мог сделать с заслуженным воином, патриотом нашей Родины.

Жалко Георгия Константиновича по-товарищески, сердечно жалко!

Когда я в марте был в Москве, то мне товарищи рассказали, что Министерство торговли в плане 1945–1946 годов просчиталось с хлебом для населения. Оказывается, до нового урожая почти ничего не осталось. Т. Сталин рассердился. Решили снять с работы министра Любимова* и строго наказать [360].

По приезде в Берлин я вызвал Коваля — заместителя Главноначальствующего по экономике, который в СВАГ ведал снабжением немцев и другими делами, и попросил дать мне справку, сколько получают наши советские товарищи, находящиеся здесь на работе, и их семьи, и главное, сколько нужно до конца года хлеба, чтобы прокормить немцев, и сколько останется в резерве.

Оказалось, наши советники в Германии и их семьи получают в 3–4 раза больше, чем наши москвичи, а самое важное, что до нового урожая у немцев имеется до полумиллиона тонн зерна, а хлеба выпечь можно до 40 млн пудов. Причем наши экономисты в Берлине предполагают этот резерв использовать для изготовления пива, по которому, как они сказали, «исстрадались немцы».

Я про эти запасы написал в ЦК и внес предложение запасы хлеба вывезти в СССР, оставив только <���необходимое> дли нормального питании. Не знаю, как это будет воспринято [361].

В Москве мне позвонил секретарь ЦК т. Жданов А. А. и сказал, что «В ЦК разобрали вашу записку по хлебу. Согласились с вашим предложением, и т. Сталин объявил вам благодарность за партийное отношение и заботу о москвичах. Об этом т. Сталин сказал мне, чтобы я позвонил вам».

Я сказал, что рад стараться на благо народа и партии. Приятно получить благодарность от ЦК. [362]

Потом начались звонки Хрулева и других товарищей, которые узнали об этом. Быстро была создана комиссия ЦК, которая приняла решение о порядке вывоза и распределения хлеба. Василий Данилович надулся, почему я ему не показал записку.

Встретился с некоторыми наркомами СССР, с Зубовичем* (электропромышленность), с Хруничевым (авиапромышленность), с Устиновым (вооружение) и другими товарищами, заведующими оборонной промышленностью. Все они интересовались, как развернулись немцы и что у них нового в технике.

С Зубовичем мы как-то долго говорили, и он меня спросил, что немцы делают по телевизионной технике, и тут же сказал, что на наших заводах никак не добьются способа нанесения эмульсии на телевизионный экран, поэтому наши экраны пока что все лишь 2 1/2 дюйма.

Я удивился и говорю: «А разве твои специалисты не были в телевизионном цеху около Дрездена?» Он говорит: «Нет».

И я ему рассказал, что в этом цеху немцы мне показывали, как они наносят эмульсию на 12-дюймовый экран. Берут по весу эмульсию и высыпают в телевизионную трубку. Затем берут горсть дроби и бросают в трубку, после чего начинают дробью раскатывать эмульсию по трубке. И через 10–15 минут эмульсия нанесена, и трубка идет в горячую камеру для обжига.