Иван Серов - Записки из чемодана

В начале марте 1953 года Сталина разбивает паралич. Последние дни он лежит, прикованный к постели, никого не узнает и лишь беззвучно шевелит губами. Вождю народов уже не суждено было увидеть, с какой беспардонной поспешностью его соратники и ученики кинулись делить власть.

Сталин даже не успел окончательно испустить дух, как вечером 5 марта в Кремле началось экстренное заседание Пленума ЦК КПСС, Совмина и Президиума Верховного Совета. На смену единоличному диктатору заступало отныне «коллективное руководство»: Хрущев (де-факто 1-й секретарь ЦК), Маленков (премьер) и 4 первых вице-премьера, возглавивших ключевые министерства, — Берия (МВД), Молотов (МИД), Булганин (Военное министерство), Каганович (строительство, транспорт, «социалка»).

Формально — главные партии в этом секстете должны были исполнять Маленков и Хрущев. На деле же — совершенно особую, едва ли не ключевую роль играл теперь Берия; в его руках вновь находилось главное оружие и оплот режима — спецслужбы.

Сразу после смерти Сталина МГБ и МВД опять слили в единое ведомство — на этот раз под вывеской МВД. Новым-старым министром становится Берия.

Из 18 заместителей (10 в МГБ, 8 в МВД) Берия оставляет лишь четверых, и Серова — в их числе. 11 марта 1953 года его назначают 1-м зам. министра, курирующим милицию, пожарную охрану, тюрьмы и контрразведку на транспорте.

Лаврентий Павлович — фигура, конечно, куда более сложная и многогранная, нежели та жуткая агитка о маньяке в зловещем пенсне, которой нас потчуют шесть десятилетий подряд. Именно Берия был инициатором первых реабилитаций, включая знаменитое «дело врачей», а также — массовой амнистии.

С его легкой руки было упразднено особое совещание, как орган внесудебной расправы, запрещено применение к подследственным «мер физического воздействия», а из МВД в профильные министерства переданы все производственно-промышленные и строительные главки, вроде Дальстроя, Главасбеста и Главслюды. Кстати, тогда же из МВД в Минюст впервые отошел и ГУЛАГ.

Не меньшую активность проявлял Берия и в вопросах политических. Многие его идеи воспринимались для того времени как невиданное вольнодумство. Он, например, пытался изменить национальную политику, требуя дать республикам больше прав, в том числе — делая ставку на местные кадры. После народных волнений в Берлине предлагал ослабить насильственную советизацию ГДР: вплоть до привлечения частного капитала в экономику и массовой реабилитации репрессированных. С подачи Берии началось примирение с югославским лидером Тито.

Чем энергичней и напористей вел себя Берия, тем большую тревогу вызывало это у его товарищей по «коллективному руководству». Они видели в нем угрозу и для себя, и для режима в целом.

26 июня 1953 года прямо на заседании Президиума ЦК КПСС Берия был арестован. Главную скрипку в этом мини-перевороте играл тандем Хрущев-Маленков.

Операция проводилась в обстановке тотальной секретности: любая оплошность могла стоить заговорщикам жизни. Всю силовую часть поручили военным. Единственные люди в МВД, которым доверился Хрущев, были Серов с Кругловым.

В воспоминаниях Серов подробно описывает свое участие в акции. К самому захвату Берии его, правда, не привлекали: как и прежде, в задачу Серова входила «зачистка» занятой территории — на этот раз внутри МВД.

(Существует, впрочем, версия, основанная на рассказе маршала Жукова, о том, что Серов участвовал в вывозе маршала госбезопасности из Кремля: опасаясь сопротивления охраны, Берию, точно мумию, завернули в ковер и уложили на пол машины).

Именно Серов организовывал аресты приближенных Берии, включая своих старых недругов — братьев Кобуловых. Он лично разоружал охрану министра и опечатывал кабинеты.

Трудно сказать, какие чувства испытывал в эти дни Серов: все-таки Берии он был во многом обязан карьерой. Справедливости ради, надо, впрочем, признать, что ни о каком покровительстве речи здесь не шло. Серов был рабочей лошадью, на которой просто пахали; и, кстати, довольно грубо.

Кроме того, как не раз уже говорилось, Серов привык не обсуждать, а исполнять приказания: тем более что исходили они от высшего руководства страны.

Хрущев не ошибся в старом соратнике: Серов полностью оправдал его доверие. В будущей кремлевской конфигурации это имело решающее влияние.

Вот уже и 1953 гол. Настроение хорошее. Вроде дела идут нормально. Правда, МГБ добавляет к арестам врачей еще кое-кого [442].

Я Игнатьеву, МГБ СССР и заместителю Епишеву говорил, так ли это, что они травили людей и т. д. Это видные профессора Виноградов*, Преображенский и др. Они жмут плечами, а Игнатьев мне по секрету говорит: «Хозяин интересуется и жмет на следствие. Следствие ведет лично Рюмин». Кто его знает, но мне не верится, чтобы профессора травили своих больных.

Летал в Куйбышев и в Уфу. Возникли пожары на нефтяных промыслах, приказали расследовать Байбакову*, мне и из МГБ одному. Вот там и разбирались. Причин много для возникновения пожара, а основная — халатность [443].

Один раз, будучи у Круглова, наблюдал разговор его с Хрущевым секретарем московского горкома партии, который к тому времени был переведен из Киева в Москву в связи с несработанностью с 1-м секретарем ЦК Украины Кагановичем.

Хрущев сказал Круглову, что надо помочь Москве в строительстве дорог и благоустройстве. Круглов резонно ответил, что на МВД СССР правительством возложено очень много обязанностей по всему Союзу, поэтому не можем. Разгорелся спор, начались взаимные оскорбления в резком тоне, и кончилось тем, что повесили телефонные трубки, ни о чем не договорились.

Круглов, возмущенный, мне рассказал, как Хрущев оскорбительно с ним разговаривал. Ну, я поддакнул в этом Круглову и добавил, что он не подчинен Хрущеву, а заданий правительства много возложено на МВД СССР [444].

4 марта 1953 года появилось сообщение в газете о том, что заболел т. Сталин. В народе это как-то восприняли с тревогой, потому что ранее никогда не было сообщений о его болезни.

На улицах люди толпами останавливаются около киосков с газетами, у кого были в руках газеты, читали медицинскую сводку вслух. Мне представляется, что сожаление народа искреннее.

На работе я узнал от Игнатьева, который ездил в Кремль, о том, что ночью, после того как все разъехались с ближней дачи, Сталину примерно под утро сделалось плохо.

Когда вбежали в комнату охранники, то т. Сталин лежал на полу около дивана одетый (он часто ложился одетым, прилечь на диван). Немедленно вызнали врача, который запретил поднимать, пока не приедут члены Политбюро [445]. Стали всем звонить, а т. Сталин лежал без чувств [446].