Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

После опыта предшествующих двух лет, когда мы начали действовать в духе нового мышления, было очевидно, что нужны уже практические результаты, нужна проверка на деле идей, которые мы провозгласили и которые хотели внести в международную практику. Мир ждал этого, мир этого требовал. От этого зависело доверие к нашей новой внешней политике. Мы хотели и стремились поставить ее на испытание жизнью. И решающим пунктом здесь была как раз проблема Договора о РСМД.

Это было испытание для нас. Но это было испытание и для наших партнеров, для американцев, испытание на серьезность подходов к ключевой проблеме современного мира. Это была практическая проверка и их заявлений на самом высоком уровне о том, что ядерная война недопустима, что США тоже стремятся к разоружению, что они хотят нормальных международных отношений.

Продвижение на этом направлении открывало дорогу и на других направлениях разоруженческой проблематики — по ядерному, химическому, обычному оружию. Оно создавало фон для таких же деловых подходов к региональным проблемам и к двусторонним отношениям.

Встреча в Вашингтоне была важной проверкой и другой основополагающей идеи нового мышления, а именно — что его успех и его эффективность зависят от того, как идут у нас дела дома, как идет перестройка.

Дело ведь не только в том, что объективно увязаны эти два процесса и не только в том, что мы искренне, без всяких задних мыслей, связали одно с другим в своей концепции, в своей политике, в разработке своей теории. Дело также в том, чтобы и мир почувствовал и понял эту связь. И хотя это, казалось бы, моральная сторона дела, но она имела и огромное практическое значение.

И вот в Вашингтоне мы впервые воочию увидели, какой существует огромный интерес ко всему тому, что происходит у нас, к нашей перестройке. И та доброжелательность, в какой-то степени даже энтузиазм, с какими встретил нас чопорный Вашингтон, явились показателем изменений, которые уже начали происходить на Западе и которые свидетельствуют о начале размывания «образа врага», о подрыве мифа о «советской военной угрозе». Это было знаменательно для нас. И это было замечено во всем мире.

Визит — официальная акция. Мы ехали туда на переговоры с президентом, с представителями его администрации. Но это были и встречи с Америкой, самой разной Америкой — с молодежью, интеллектуалами, деятелями культуры, прессой, деловыми кругами и даже с чиновной элитой Америки, с теми, кто обслуживает Администрацию.

И это тоже очень важная часть визита — момент подлинного узнавания друг другом разных по существу миров — в русле общей логики, диктуемой растущей целостностью и взаимозависимостью мира.

С нами хотели встретиться очень крупные фигуры современной Америки. В прессе замелькали даже предупреждения — Горбачев, мол, приехал не только вести переговоры с президентом. Он приехал оказать влияние на всю Америку, включая тех, кто в конечном счете определяет ее экономику и ее политику.

Мы обратили в связи с этим внимание на то, что наши партнеры не захотели давать ничего конкретного в прессу о том, как идут переговоры с президентом один на один и в делегациях. Мы же готовы были пойти на это. Так что по части гласности мы оказались в очевидном выигрыше. Тем самым мы подтверждали искренность, честность нашей позиции и тот факт, что мы приехали, чтобы действительно делать дело, большую политику, а не играть в прежние игры.

В контактах с разнообразной Америкой мы увидели, что дошла наша перестройка даже до такого общества, как американское, доведенное антисоветизмом до предела. Людей не смущало, что мы в чем-то отстаем, что у нас трудно, например, с экономикой. Их интересовал сам факт, что наше общество двинулось вперед, что оно обнаруживает динамику, вдохновлено идеей меняться на демократических основах. И, собственно, это-то больше всего всех и интересовало повсюду в наших контактах с людьми.

В Вашингтоне мы, может быть, впервые с такой очевидностью ощутили, что такое человеческий фактор также и в международной политике. До этого мы удовлетворялись довольно банальной формулой: мол, во внешней политике важны личные контакты между руководителями государств, главами правительств и вообще обмены на уровне тех, кто делает политику.

Это само собой. Но за этим все-таки разумели, что речь идет пусть даже и о личных, но контактах между представителями классово-противоположных и непримиримых систем, и только «представителями». Рейган представал перед нами лишь как выразитель самой консервативной части американского капитализма и хозяев военно-промышленного комплекса. Но оказалось, что при всем при этом имеет значение и то, что политики, в том числе и руководящие деятели государств, если они действительно ответственные люди, олицетворяют также и чисто человеческие качества, интересы и надежды самых простых людей. Тех, в частности, которые голосуют за них на выборах и которые связывают с их именем и с их личными возможностями и особенностями и достоинство страны, и патриотизм. И при этом могут руководствоваться самыми нормальными человеческими побуждениями и чувствами. Все это в наш век, оказывается, имеет огромное значение для принятия тех или иных политических решений.

Мы были готовы к тому — и сами к этому стремились, — чтобы воспринять и эту сторону контактов с американским руководством, как, впрочем, и с руководством других стран, то есть включить в буквальном смысле слова чисто человеческий фактор в большую международную политику. Это тоже немаловажная деталь нового мышления. И она тоже дала свои результаты. В Вашингтоне мы это почувствовали, пожалуй, впервые столь отчетливо.

У визита в Вашингтон была и еще одна сторона — европейская. Безусловно, все ожидали результатов. Безусловно, все серьезные политики понимали, что от того, как будут развиваться советско-американские отношения, зависит все дальнейшее движение мировых событий.

Но при этом был и другой слой рассуждений — блоковый и национально-эгоистический, на который накладывались и укоренившиеся представления о биполярном мире, о том, что решающая роль принадлежит сверхдержавам и что они могут делать по своей воле много за спинами других государств, вопреки их интересам, в ущерб их международной политике. Это особенно сильно проявилось, как вы помните, в связи с Рейкьявиком. Такая настороженность сказывалась в международной атмосфере и во время нашего визита в Вашингтон.

Однако мы были уверены в том, что сама логика реального разоружения развеет эти страхи и все эти подозрения. А что касается Европы, то — тем более, поскольку речь шла ведь, в первую очередь, об европейском ядерном оружии.