Всеволод Иванов - Красный лик

Инцидент с Андогским — экзамен для эмиграции, и, сдаётся, экзамен этот она не выдержит. А не выдержав экзамен, она явит миру своё настоящее лицо:

— Не страдающее, патриотическое, полное трагизма и боли за своё отечество, за «своих», а полупочтенное лицо, полное мелких дел и делишек…

И тогда единственным следствием того будет необходимость пересмотреть эту цитадель «эмиграции» и тех, кто туда забрался, чтобы отмежевать сильное, молодое, свежее и предприимчивое от обветшавшей чиновной и буржуазной рухляди, пропылённой и подопревшей.

Как известно всем русским интеллигентам, нужно руководствоваться уроками истории; так, когда в 1917 году разразилась революция, то видал я у многих добрых знакомых в руках толстые томы истории французской революции, откуда они и вычитывали, что должно с ними быть в ближайшем будущем…

На этой же точке зрения, как известно, стояли и марксисты; Маркс ахал и охал, что в 1871 году, во время Парижской коммуны они не успели захватить банки, почему и провалились, так как буржуазия, обладавшая средствами, сумела оказать достойное сопротивление… Вот почему во время российской революции марксисты, прежде всего, полезли в банки…

Эмигранты должны последовать этому примеру и начать искать в истории французской революции аналогий своему печальному положению; посмотрим, не пригодится ли и им что-нибудь оттуда заимствовать, чтобы утешиться в своём печальном житье-бытье…

Чему же учит история эмиграции французской революции?

Рассмотрим это по жгучим вопросам.

В истории эмиграции французской революции на сей предмет есть следующие указания: это решительно неизвестно! Граф д’Артуа, младший брат короля Луи XVI, предполагал, что он выезжает из Франции всего-навсего на три месяца.

Но известно, что сроки несколько затягиваются, так эти три месяца бравого графа д’Артуа затянулись с 1789 до… 1814 года…

Два старых епископа-эмигранта прогуливались в Сент-Джеймсском парке.

— Монсеньёр, — спросил один из них, — а когда мы будем во Франции?.. Я думаю — в июне!..

— Да, монсеньёр, зрело обдумав, я не вижу к этому препятствия… — отвечал другой.

Оказывается, зрелые обдумывания эмиграции отличаются некоторой, мягко выражаясь, неточностью… Срок этот растянулся для обоих архиереев на 20 лет.

К этому и надлежит готовиться.

Из Франции удирать было решительно необходимо; правда, встречались голоса, доказывавшие, что уезжать не нужно. Так мадам Лебрен рассказывает в своих воспоминаниях, что ей говорила её знакомая, мадам Боше:

— Напрасно вы уезжаете, революция принесёт нам счастье!

Однако счастье мадам Боше заключалось в том, что ей отрубили голову через несколько месяцев после этого разговора…

Некоторые во французской революции заявляли, что если бы эмигранты остались, то тогда бы они могли бороться против анархии; но другие — историки французской революции — полагают, что революция по существу заключалась в выступлении тех, кто ничего не имел против тех, кто имел что-нибудь. При таких условиях очень затруднительно было бы навести порядок. Правда, некоторые наивные головы обращались к ревправительству — к Национальному Собранию, с требованием подавления всяких эксцессов и аграрных беспорядков и внесли на рассмотрение законопроект декрета, карающего поджоги, грабежи, насилия и убийства; но Мирабо, пламенный оратор, назвал эти аграрные беспорядки «лёгкими неприятностями, недостойными внимания представителей Франции». А через год, в 1790 году в том же собрании Робеспьер заявил: «Я предлагаю собранию относиться с мягкостью к народу, который сжигает замки…».

Очевидно при таких условиях, что борьба с анархией была бы не в интересах революционного правительства и нужно было бежать.

Возвращаться раньше времени не следует. При конституции 1791 года многие эмигранты потянулись обратно во Францию, надеясь, что конституция — есть конституция и что таким образом — наступает порядок. Оказалось же, что за 1791-м годом последовал 1793-й, т. е. расцвет террора, возвращение оказалось преждевременным. Между тем некоторые французские эмигранты серьёзно думали, что революция уже кончилась и поэтому пора ехать домой. Так вернулась довольно скоро во Францию из Сиа — где, по выражению историка, «эмигранты с увлечением танцевали в то время, когда народ жёг их замки», — вернулась эмигрантка мадам де Л амбал ь, придворная дама Марии Антуанетты; в резне в сентябре 1792 года она погибла, и голову её носили на пике.

Жирондист Лассур воскликнул во время террора в Париже:

— Да где же, наконец, можно жить спокойно?

На это ему другой жирондист ответил:

— Может быть, в Пенсильвании!..

Мадам Ролан в тюрьме перед казнью выразила пожелание, чтобы её друзья могли оставить эту страну, пожирающую хороших людей: «Да даст вам, друзья мои, Небо возможность проехать в Соединённые Штаты…», — сказала она.

Таким образом, Соединённые Штаты и тогда пользовались симпатией эмигрантов; неизвестно только, каковы были условия квоты — пожалуй, она ещё не была тогда изобретена.

Первым делом французские эмигранты должны были просадить все деньги, будучи уверены, что всё «Это» кончится очень скоро. Кобленц проходил в весёлых празднествах, танцах и надеждах. Возникает несколько правительств, не признающих друг друга; победа над революцией кажется очень простой.

— Наконец-то, — сказал некий маркиз де Лакюейель при отъезде в армию герцога Брауншвейгского, — наконец-то мы садимся на коней, будем через несколько дней в Париже, и король будет освобождён!..

Но так как это дело с освобождением короля затянулось и не вышло, то средства эмиграции стали иссякать. Появились в большом количестве комиссионные магазины. В английских газетах того времени видим такие объявления:

«Вниманию публики: Французские бриллианты. Драгоценности. Доводится до сведения иностранных дворян, что гг. Поп и К о15 Олд Барлингтон Стрит платит дороже всех. Деньги сразу же!».

Когда драгоценности истощаются, то начинают искать работы; такой КВжд, как есть у нас здесь, в то время в Европе не было, и эмигранты занимались, главным образом, переводами, танцами, фехтованием. Сам сын принца Орлеанского, впоследствии король Луи-Филипп, давал уроки математики в гимназии, за что его очень одобрял Наполеон:

— Человек, пригодный к жизненной борьбе…