Владимир Кавуненко - Как будут без нас одиноки вершины

Немцы успели взорвать Беляевский водопровод, и Одесса осталась без воды. Не дали им взорвать Оперный, хотя они успели его заминировать. Не дали уничтожить крупные заводы, порт. Румыны увозили из Одессы всё, что было под рукой, например рельсы и кресла из театра.

После войны удивительные отношения были между людьми, тёплые, дружелюбные. Если в нашем дворе на Короленко, 30 у кого-то был праздник, то весь двор пробовал пирог и выпивал хоть глоток вина с праздничного стола. Это наша, русская, советская, как хочешь, система отношений между людьми. Мы с сестрой уходили в порт за водой, там единственное место, где можно было набрать воды. Стояли в очереди четыре часа, чтобы набрать чайник.

— Володя, стой! Я тебя видел!

— Как это?

— Боже мой! Подумать только! Это 45-й год. Тебе было десять, а мне двадцать. Меня взяли на флот, и я попал в полуэкипаж. Ты знаешь, что это такое, не мёд. Но я тогда снялся уже в главных ролях в двух фильмах и должен был играть матроса Егорку в фильме «В дальнем плавании». Режиссер Браун был другом контр-адмирала Октябрьского, командующего Черноморским флотом. В 20-м году их, как гардемаринов, расстреляли вместе с морскими офицерами. Но оба оказались ранеными и ночью вылезли из-под трупов. Браун совершенно лысым, а будущий адмирал — седым. Во всяком случае, так рассказывал Браун. Вот что их связывало. Браун попросил адмирала отдать меня для съёмок. Мне дали лычки старшины 2-й статьи (нужно было для пайка) и после съёмок демобилизовали.

Так вот, я ходил в 45-м году по Привозу, слышал и видел мальчишек, которые звонкими голосами кричали: «Есть холодная вода со льдом! Кому напиться воды холодной?!» Эти ребячьи голоса запомнились мне на всю жизнь. Я где-то писал об этом. Как сейчас их слышу. Звонко и как-то напевно: «Есть холодная вода со льдом!»

— Колоссально!

— А ты помнишь, из Румынии, из Констанцы, пришёл тогда в Одессу трёхмачтовый парусник «Принц Мирча»?

— Спрашиваешь... Бегали смотреть хоть в порт не пускали.

— Так вот, на этом судне, на яхте румынского короля Михая, и снимали мы наш фильм. Одновременно там же снимался фильм «Адмирал Нахимов».

— Ну, ты даёшь! Надо же!

— Да... Чего только не бывает в жизни. Ну ладно, давай дальше.

— Летом из Германии приехал друг отца дядя Саша, мы с ним пошли в парк имени Шевченко, и я умудрился съесть столько мороженого, что свалился с воспалением легких. Двухсторонняя пневмония, затем туберкулезный диспансер, из которого я вышел полным дистрофиком. Не то что бегать, ходить толком не мог. Пошёл в спортивный зал и записался в секцию гимнастики. Тренер внимательно на меня посмотрел и сказал, если я не буду пропускать тренировки, то из меня выйдет толк. Особого толка из меня не вышло, но через пару лет я уже работал по первому разряду. В каком месяце вы снимали в Одессе?

— Начали в конце мая, и всё лето.

— Ну да... А осенью 45-го я пошёл в школу. Как я перепрыгивал через класс, не помню. Я был переростком, но в принципе окончил семь классов в 50-м году и получил аттестат, позволяющий поступать в среднее специальное учебное заведение. Надо сказать, я не был прилежным учеником. Слишком много появилось соблазнов. В то время отец с матерью работали уже проводниками на железной дороге.

Чего мы только не вытворяли на уроках, и оружие приносили и патроны, и стреляли. Оставшееся от войны оружие прятали в катакомбах. Катакомбы — удивительно сложное по конструкции сооружение из известняка с множеством пещер, входов и выходов. Если не знаешь точного расположения этих лабиринтов, то можешь и навсегда остаться в катакомбах. И мы, пацаны, там играли, стреляли. Представляешь?

— Интересно, Володя, вот ты вырос у моря. Море — такая же стихия, как горы. Может быть, даже большая. Почему ты не связал себя с морем, почему стал не моряком, а альпинистом?

— Люди, выросшие в горах, не становятся альпинистами, исключение составляли у нас сваны — Миша Хергиани, Иосиф Кахитани, Шалико Маргиани, Джумбер Кахиани... Море я очень люблю, его нельзя не любить. Но после войны мы все мечтали стать лётчиками. И я поступал в одесскую спецшколу при авиационном училище. Тогда после семи классов принимали в спецшколы при разных родах войск.

Вот я и сдал вступительные экзамены в авиационную спецшколу, у меня в аттестате за семь классов только одна четверка, причём по физкультуре, остальные тройки.

Пятерка только по поведению, иначе аттестата не давали. А в спецуху я сдал все экзамены на «пять», такое у меня было желание поступить. Кстати, мои тройки ничего не значили, в школе получил такую сильную закладку, что до сих пор помню, чему меня учили. Школа была украинская, а экзамены я сдал по-русски и считал себя королём. Осталась только мандатная комиссия. Сидят три человека: майор Калинин (я на всю жизнь запомнил этого козла) и еще два младших офицера. И вот они меня спрашивают: «Вы были на оккупированной территории?» — «Да, был». Майор Калинин говорит: «В таком случае мы не сможем доверить вам авиационную технику».

Со мной истерика. Я схватил гранитную чернильницу со стола и хотел влупить ему в лоб, но меня схватили. Вызвали отца и сказали ему, что колония мне обеспечена: хулиганское нападение на лиц, исполняющих служебные обязанности. Мне кажется, что их остановило только то, что стыдно стало отдавать под суд четырнадцатилетнего мальчишку за нападение на трёх здоровых офицеров. Короче, в спецуху меня бортанули, не приняли. Я неделю круто переживал, для меня было трагедией, то, что я неполноценный человек.

Поступил я в одесский железнодорожный техникум имени Ф. Э. Дзержинского. Все экзамены сдал на стипендию, у меня была только одна четвёрка по математике. Помню, сдавал Конституцию Циле Захаровне Лимбенбаум. Она говорит: «Товарищ Кавуненко, а вы не хотите получать повышенную стипендию?». Я обалдел: «А как это?» — «У вас только одна четверка по математике. Я напишу записку, вы отнесёте её учителю». Пришёл к математику. Он прочитал записку и спрашивает: «Вы считаете, что знаете на «пять»?» Я ответил, что ничего не считаю. «Ну ладно, идите». Вот так я поступил в техникум.

Весь первый курс я висел на Доске Почета, у меня не было четверок, потом погорел со своими выкидонами, в начале третьего курса выгнали, но потом восстановили и я окончил одесский техникум железнодорожного транспорта. Ездил на паровозе СОК (Серго Орджоникидзе). Сейчас уже таких нет. Представляешь, в один конец надо было отбросать в топку 14—15 тонн угля. Тут я здорово накачался. После техникума меня распределили на Амурскую железную дорогу, город Свободный. Проработал там несколько месяцев, а потом меня забрали в армию, на флот, в Севастополь.

Служить надо было пять лет. но в 1955 году срок службы сократили. Никакой дедовщины, как сейчас, не было. Новобранцы уважали «дедов», а они, в свою очередь, не позволяли унижать салаг. Служа, я поступил в военно-морское ордена Ленина авиационное училище имени Сталина в городе Ейске. Но случился какой-то психологический перелом, не знаю почему. Мы с Витей Танчевым решили уходить из училища. Представили, что кем бы ты не стал, всегда найдётся человек, которому будешь подчиняться. Будешь лейтенантом, подчиняйся майору, майор — полковнику и т. д. Уйти просто так невозможно, я ведь на действительной службе, но всё-таки удалось, и я стал вольной птицей.