Семён Пегов - Я и рыжий сепар

Памятник самолетный
Площади городской,
Превозмогая рвотный,
Он залезал с тоской.

Прямо с крыла сумбура
Хаки в нем говорил,
«Дикость и диктатура» —
Лозунг разбередил…

Сплевывала кофейня
Взгляды жующих тел,
Жаждала ночь трофея,
Дембель осоловел.

Мгла. Лицевая схема.
Тридцать ему не дашь.
«Это мой Бог, богема,
Это не мой пейзаж!»

Тут и впрямь не понять, кто одержит верх —
Беспорядочный крик, по дворам пальба…
Полуростки! Восторг! Фейерверк, фейерверк!
Полны избы баб…

Я тебя не сберег от своих тревог,
Рассказал, что колючи клочки петард,
Подозрителен спичечный коробок,
Недостаточен ЧОП «Гепард».

Человек с нашивкой — пенсионер
(И такие, конечно, нужны в бою) —
Даже если захочет туда — наверх! —
Не устоит в строю.

Ледяная горка ему — не хухры-мухры,
Ведь несущийся по снегу броневик —
На подножках которого — детворы
Отряды, за ним комбриг —

На модных санях, расписной комбез —
В три минуты возьмут под контроль объект…
И не важно, с охраною или без,
Разнесут его из ракет.

Свой ночной кошмар я пронес как дар —
Удаляется праздничных взрывов стая.
Пусть за ними Аркадий идет Гайдар
И вся гвардия молодая.

Кошмарный парк. Клочок агитлистовки.
Звериной алгебры, скуластых знаков спесь —
И в Третьем Риме, то есть прямо здесь,
Все шло неумолимо к потасовке.

Вчера они спалили спортплощадку,
Сегодня сокрушительный облом —
Я наблюдал, влюбленный в конокрадку, —
Как несравним захватчиков апломб
С ее борьбой. Поверь, цыганской тьмы
Не обуздать уверенность и мнимость.
Как от меня беременной зимы
Непобедимы вид и миловидность.

Пусть шьют досье — отвязно и спеша,
Подкладывая в книжицу побои,
Я расквитаюсь, бытиё, с тобою
Плевком из АКМ, рывком ножа.
Вот вам итог космической уловки.
И если разделить его на внятность,
Есть факт религиозной забастовки
И есть грядущая отеческая радость.
Мы снимем дом вдали от Колизея,
Скрепив обет укусом у крестца.
Она отдаст меня в спасительный бассейн.
Я покорю ее. Рывком пловца.

Окрыленных берез помешательство,
Разоренных болот ЧВК —
Как монгольского ига предательство,
Как татарских наречий река.
Мне услышалось это по рации.
Я не чувствовал, время, тебя —
В философской своей дегустации
Приграничных ручьев бытия.
Фронтовых блиндажей самодурство,
Черноплодки вяжущий вкус.
Утром я заступил на дежурство.
Следующим утром вернусь.
Изучая природу границы,
Расслоения водных пород,
Жду с упрямством ныряющей птицы
Предрассветного кайфа приход.
Сквозь листву вертолетного гула
Я хожу по знакомой тропе.
Завершив ритуал караула,
В гарнизон отвезет БМП.
С боевою раскраской буфетчицей —
Мы здоровью ее не враги —
Захлебнемся во славу отечества
Неразбавленным морем тайги.
Есть эффект лихорадочной мафии —
Свой оттенок и свой потолок.
Точно бабочка на флюорографии,
Реагентный такой мотылек.

«Там тебе не Крестовый поход, не Христовы страсти,
Там иные злости», —
Твердили соседи тебе, мусульманка Ася,
Мусульманин Костя.

Ты, конечно, и сам изучил расписное скотство,
Посмотрел на зверства.
На районе урок валили большого роста.
Антураж из детства.

Диалог у подъезда острей, чем допрос ИГИЛа
И четки четче.
Написать заяву? Как бабка отговорила…
Когда батя-летчик

Пропадал на службе, на территории гарнизона,
Перекусив колючку,
С пацанами глазели — железо неслось синхронно.
Но ты был чутче.

В партизанскую рухлядь, восточный хлам,
Что тащил отец
Из командировок в Ливан, — ты входил как в храм,
Как во дворец.

Ближневосточные войны считал своими
Из советских еще времен —
Отставные попойки, ветеранские байки… Ты был ими
Овеян и покорен.

Потому, конечно, разведка. Кочевряжился военком,
Хапуга и казнокрад.
Упираться не стал, дал ему на прокорм.
Подписал контракт.

Сначала Латакские горы, Пальмира, квартал Алеппо,
Иные веси…
Возвращаешься после раненья, мелькает родное небо,
Сидишь в экспрессе.

Цедишь слова, отвечая рассеянно на вопросы
Базарных цац:
«Да, мы жгли турецкие бензовозы,
Мы жгли спецназ…»

Мы живем, под собою не чуя войны.
Не стесняйся, боец, поправь проводок.
Мы живем, за собою не чуя вины.
Так у вас говорят, мусульманин-браток?
Русский лес — не заслон против зыбких песков
Твоих дум. Этот вывод жесток.
Он прольется неслышно из наших висков.
Так поправь проводок.
Нашу лодку любыми волнами качай —
В ней когда-то качала права татарва.
Русский лес мы — ты прав — за базар отвечай,
Даже если деревья — в дрова.
Управляемый хаос и прочая муть
Нас на понт не возьмут. Нам — была не была —
Завалиться меж грядок и там затянуть:
«Хезболла ты моя, Хезболла!»

Надрываются дула. Откуда-то звук оттуда.
Места себе не находит начальник тыла.
Санитарка Дуня: «Меня, — говорит, — продуло,
Я, — говорит, — простыла».

Никому в эту ночь не спится в госпитале полевом,
Кровяные тельца озноблены, целятся по уму,
Никому ничего не снится в ракурсе болевом,
Ничего никому.

Вот, например, Нечаев сменил не один отряд,
Прошел мировую, сызмальства в зоне риска,
Двадцать лет наблюдал революцию октября
В лесополосах — с брянских до уссурийских,

Неоднократно Нечаев сгорал в огне,
По конституции ярко выраженный партизанин,
Но и ему не по сердцу теперь пропадать в тайге —
Горькой думаю занят.

Он зовет Евдокию, просит себя на воздух,
Да куда-нибудь на возвышенность, для обзору,
Перелистывает сраженья в голове как гроссбух,
Присматривается к косогору.

А оттуда навстречу лишь дым столбом.
Отступающих слушает, будто спит.
«Поражение, — рассказывают, — разгром,
Отряд, — говорят, — разбит».