Зинаида Чиркова - Вокруг трона Екатерины Великой

Сэр Вильямс уловил это сразу. Он блистал на всех куртагах и парадных обедах императрицы, затмевал собой в искусных комплиментах других иностранных министров, но решить дела вдумчиво и обстоятельно ему никак не удавалось. Елизавета уклонялась от серьёзных разговоров и не решала ничего, давая волю Бестужеву, а он был противником интересов Англии. Отговорки, проволочки, смутные надежды, никакой твёрдой почвы. Но сэр Вильямс понял, что и Бестужев меняет курс, правда, не во внешней политике, а у себя дома. Бестужев вдруг начал делать шаги к великой княгине, и Вильямс задумался, что бы это значило.

А значило это ни больше ни меньше, как раздумья Бестужева о будущем. Елизавета была на богомолье и, выйдя из церкви посреди молебна подышать свежим воздухом, вдруг свалилась в жесточайшем припадке, потеряв на несколько часов сознание.

Она выздоровела, но с той поры боязнь потерять своё место и своё влияние прочно завладели Бестужевым, и он искательно осмотрел всё политическое поле вокруг молодого двора. С Петром невозможно было наладить связи — он всё сразу же разболтал бы. Язык его не знал удержу, только Екатерина умела укротить его несколькими насмешливыми словами. Бестужев начал искать пути к Екатерине. Она стала бы императрицей в случае смерти Елизаветы, и хоть императором был бы этот болтливый и разнузданный прусский поклонник, Екатерина играла бы не меньшую роль. Её ум и изворотливость уже были оценены Бестужевым...

И сэр Вильямс тоже стал искать пути к сердцу Екатерины. Но спохватился он поздно. Принятый любезно и радостно, согретый милостивыми словами молодого двора, сэр Вильямс подметил, однако, что смотрит Екатерина так нежно не на него, а в другую сторону, в его свиту. Ему ничего не стоило установить, что именно Понятовский сделался предметом её нежных взоров.

Удивившись, но и обрадовавшись, сэр Вильямс уступил поле боя молодому поляку. Это была победа, и она была сэру Вильямсу на руку...

Впрочем, Екатерина уже давно не была той тихой и скромной девочкой, которая в ответ на все укоризны и упрёки, насмешливые слова и придирки императрицы отвечала лишь низким наклоном головы и выступающими на глазах слезами и рыдающим шёпотом говорила:

— Виновата, матушка!

Давно не слышала этих слов от неё Елизавета и всё больше и больше подозревала невестку в сговорах, заговорах, потому и ни одной ночи не провела в покое, всё кочевала из одной постели в другую, неожиданно и рьяно распоряжаясь в ту же секунду, как решала, где ночевать. Слишком явственно стояла в её глазах история её восхождения на престол, когда не потребовалось ничего, кроме нескольких пьяных солдат — охраны у правительницы Анны Леопольдовны, как правило, не было...

Боялась ли в самом деле Елизавета своей невестки, неизвестно, но что тиранила её, заставляла жить словно в тюрьме, — это факт общеизвестный. Когда же гнёт становится невыносим, сильный человек находит выход из положения. Запрещают переписываться — и узник изобретает невидимые чернила, запрещают даже встречаться взглядом — и узник осваивает науку общения другими путями. Чем горше угнетение, тем изворотливее делается человек.

Запретили великой княгине переписываться с матерью, и она сначала плакала от унизительной опеки, а потом нашла способ общаться с ней: в Петербург приехал музыкант, который выступал во дворце, и его карман стал почтовым ящиком для писем Екатерины. А позволение вступить в связь с Сергеем Салтыковым и без того дало понять Екатерине, что нельзя только выставлять напоказ свои отношения, а тайком можно делать всё, что угодно. И в этом ей немало помогали некоторые её приближённые — обладала способностью расположить их в свою пользу великая княгиня.

Так что к моменту знакомства и связи с Понятовским Екатерина уже многое умела, ловкость её накапливалась с годами унижений и запретов.

Сильно и сладко зацвели в этом году липы в тёмных аллеях ораниенбаумского парка. Густой и нежный аромат цветущих лип заполнил собой всё окружающее пространство, и даже дворец, в котором уже выставили зимние рамы и иногда открывали окна, теперь весь был пропитан этим сладостным ароматом.

Великая княгиня Екатерина сидела у открытого окна и всей душой отдавалась чистейшему и сладкому запаху лип. Странно, думалось ей, такие невидные жёлтенькие цветочки, которые порой и не разглядишь в молодой и липкой зелени распускающихся листьев и чёрной мрачной коре сучьев и веток, издают такой аромат, что не только пчёлы летят на него, но и люди идут на этот аромат. Запах цветущих лип заглушал собой даже терпкий горьковатый дымок от камина, в котором тлели огромные толстые поленья. Екатерина всё ещё приказывала топить камин в своей опочивальне — она панически боялась холода, вспоминая, как ещё четырнадцатилетней девочкой так простудилась на холодных полах Зимнего дворца, что несколько недель лежала в жару, и даже Елизавета опасалась за жизнь будущей жены своего наследника. Елизавета опасалась не зря: случайная и нелепая болезнь унесла её жениха в могилу за несколько недель до свадьбы, и императрица всё ещё вспоминала голубые глаза и белокурые локоны своего так и не ставшего ей мужем жениха, хотя другие привязанности и льстивые слова приближённых, восхвалявших её и без того прославленную красоту, уже давно должны были вытравить в ней несбывшиеся мечты о законном муже, маленьком герцоге крохотной немецкой земли, будущем наследнике, который так и не стал родным для российской принцессы...

Вдыхая сладкий и нежный запах цветущих лип, Екатерина изредка бросала взгляд на кусок серой и нечистой бумаги, лежавший на её маленьком столике для случайных деловых бумаг, и её мысли перескакивали с любования и наслаждения ароматом липы на грозную действительность.

Бумага была слишком неожиданна для Екатерины. Ещё несколько месяцев тому назад Бестужев и не подумал бы о путях-дорогах к сердцу и уму великой княгини, но события последних нескольких недель заставили его поразмыслить о будущем. Неспокойный режим дня Елизаветы, не знавшей с утра, где она станет ночевать в следующий раз, обеды и ужины в самое неурочное время, сон только под утро, и тоже беспокойный, словно бы ей угрожала смертельная опасность, — всё это заботило Бестужева. Императрица всё ещё помнила, как легко заняла она трон, как беспечность и легкомыслие правительницы Анны Леопольдовны позволили ей, молоденькой принцессе, захватить трон и дворец с помощью всего-навсего каких-нибудь трёхсот гвардейцев, которых и по сей день привечала Елизавета: крестила у них детей, приглашала на парадные обеды и давала «на чаек» большие суммы денег, хотя казна вечно была пуста — всё съедала военная кампания против Пруссии.