Борис Зюков - Командир сильных духом

Медведеву доложили, что его просит к себе тяжело раненный Дарбек Абдраимов. Оказывается, он первым услышал крик командира, когда тот лежал под перекрестным огнем, бросился вперед на выручку и был срезан пулеметной очередью.

Медведев вошел в хату. Дарбек лежал на топчане осунувшийся, с горящими глазами, обращенными к двери. Медведев потом так вспоминал разговор с ним:

" - Командир, ты жив? Не ранен? - спросил Дарбек.

- Жив и не ранен.

- Ну, хорошо.

Дарбек улыбнулся, протянул руку и слабо сжал мою...

- Ну, а как ты себя чувствуешь?

- Плохо. Помираю, кажется.

- Ну, это ты брось. Мы еще будем кушать твои "болтушки по-казахски". - Я говорил, и мне хотелось плакать.

Дарбек ничего не ответил, только улыбнулся. Через несколько минут он умер".

Тяжело переживал командир утрату боевого товарища.

Фашисты не оставляли надежды расправиться с партизанами: вскоре они предприняли новое наступление. Сначала появились вражеские бронемашины и танкетки, заработали крупнокалиберные пулеметы, пушки и минометы.

Крайние хаты села загорелись. Эсэсовцы наступали с той стороны, куда отряд должен был идти, - с запада. Однако врываться в село они медлили, боялись встретить достойный отпор. Бой длился целый день. Боеприпасы для отечественного оружия у партизан кончались, а им была вооружена основная часть отряда, поэтому с наступлением сумерек Медведев решил уйти. Отходил с хитростью: сначала отошла основная часть отряда, оставив в селе только одну роту, которая яростно отстреливалась. Потом рота оставила взвод. Наконец, незамеченным выскользнул и взвод, и эсэсовцы "Галичины" стали драться между собой: из лесу била по селу артиллерия, когда они уже ворвались в село. Отряд ушел, а у врага еще часа три шла стрельба.

На первом же привале была получена радиограмма: приказ командования о выводе отряда в ближайший тыл Красной Армии. Автор этих строк навсегда запомнил этот момент.

В начале февраля 1944 года мы перешли линию фронта: произошло это на исходе ночи, когда наши разведчики натолкнулись на разведчиков армейских. Что тут было! Родных краснозвездных ребят в белых тулупах душили в объятиях, целовали и качали. Каждый из полутора тысяч партизан непременно хотел пожать руку советским солдатам, которых многие не видели больше двух лет. А после первых горячих минут долгожданной встречи мы вдруг поняли, что попали в "окружение" Красной Армии и пришел конец нашей партизанской жизни, ох, какой тяжелой, но уже привычной для нас. И просто не верилось, что теперь можно жить, не опасаясь нападения врага в любую минуту и в любом месте...

И тем не менее было именно так. Когда мы остановились на дневку в селе Пальче и разместились по хатам, нам разрешили спать разувшись и сняв поясные ремни. Большее счастье казалось невозможным! Но никто заснуть не мог от возбуждения: мы не во сне, а наяву на освобожденной земле!

Первым чувство "безопасности" овладело командиром нашего взвода, и он отдал команду произвести полную разборку и чистку оружия, чем мы и занялись. Но едва я разобрал затвор своего немецкого карабина, как где-то совсем рядом раздалась автоматная очередь, захлопали винтовки, заговорили пулеметы и загрохотали пушки. Вначале наши трофейные, а потом забасили мощные орудия.

Не успев собрать оружие, наспех рассовав его части по карманам, мы выскочили на улицу - в сотне метров от нас по дороге неслись приземистые танки с черными крестами... Танков насчитывалось несколько десятков...

Не помню, подал ли команду командир взвода или нет, но мы все ринулись к небольшой рощице, темневшей метрах в двухстах. Со всех концов села туда тоже бежали наши ребята, и вскоре она наполнилась людьми. Тем временем в роще начали рваться мины - немецкие минометчики с ходу нас накрыли.

Я метался по роще, натыкаясь на товарищей, то и дело прислоняясь к стволам деревьев, пытаясь спастись таким образом от осколков, но мины рвались со всех сторон. И вдруг увидел перед собой командира. Он стоял на небольшой полянке в ушанке и тулупе, в унтах и, не торопясь, со вкусом раскуривал папиросу. Я остановился и вытянулся. Не знаю, как я выглядел, но убежден, что во всяком случае не бравым "орлом". Дмитрий Николаевич смотрел на меня серьезно, без тени порицания и, как обычно, негромким, спокойным голосом приказал:

- Отыщите вашего командира взвода и пришлите ко мне.

- Есть! - И я бросился выполнять приказание.

Теперь меня уже не тревожило, что вокруг метались люди, рвались мины. У меня была ясная, конкретная задача: отыскать командира взвода и направить его к полковнику. Вскоре я его нашел и вместе с ним вернулся к Медведеву. Он стоял на той же полянке, но теперь уже не один, а с комиссаром Стеховым, и они спокойно о чем-то совещались, словно в нашем лагере под Ровно, где я часто видел их такими.

Спустя четверть часа сумятицы как не бывало: командиры собрали своих бойцов, мы заняли по опушке рощи круговую оборону, а немецкие мины рвались в ее центре, причиняя ущерб только деревьям.

Что же произошло? Какая-то фашистская танковая дивизия попала в окружение. С рассветом она пошла на прорыв. По дороге проходила через село, в котором расположились мы. Наши посты открыли огонь. Медведев и Стехов срочно послали в ближайшую фронтовую часть конную разведку с предупреждением о том, что с востока прорываются немецкие танки. Их встретили надлежащим образом - дивизия оказалась разгромленной почти полностью.

4

Незадолго до начала последнего рейда по решению командования отряда Валентина Довгер должна была эвакуироваться во Львов вместе с рейхскомиссариатом, в котором она продолжала работать. Было бы неразумно отзывать ее в отряд и таким образом лишаться во Львове столь опытной разведчицы, сумевшей снискать полное доверие в "центральном аппарате" оккупантов на Украине. Однако в дни, когда подготовка к эвакуации из Ровно рейхскомиссариата приняла особенно лихорадочные темпы, Валю арестовало гестапо. Гитлеровцы напали на след Пауля Зиберта - к этому времени им уже стало известно, что он советский разведчик.

На первом же допросе следователь потребовал от Вали назвать место дислокации отряда, с которым она была связана, а также кто такой Пауль Зиберт. Валя довольно искусно разыгрывала недоумение: какое отношение она могла иметь к лесным бандитам?! Что же касается Пауля, то не отрицала, что была знакома с этим заслуженным офицером, земляком гаулейтера. Так было и на следующих допросах: хрупкую восемнадцатилетнюю девушку гестаповцы зверски избивали, пытались спровоцировать показаниями, данными якобы самим Зибертом, выводили на расстрел и стреляли поверх головы, помещали в подвал с водой, в которой плавали трупы, но она твердо стояла на своем. Из Ровно ее вывезли в Злочев, где она долго пролежала в тифу без сознания. Потом, когда поправилась, ее перевели во Львов. Здесь допросы продолжались, с каждым днем становясь все более жестокими, на одном из них ей раздробили кость ноги. В результате ее довели до полуобморочного состояния, когда человека покидает и восприятие окружающего, и страх смерти. Она твердила теперь про себя и на допросах лишь два слова: "Не знаю".