Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

Въ сосѣднемъ городѣ Каннъ гостилъ ея сынъ, наслѣдный принцъ Уэльскій, впослѣдствіи Король Эдуардъ VII, часто извѣщавшій свою мать и запросто всюду появлявшійся, въ элегантныхъ штатскихъ, обычно сѣрыхъ, костюмахъ и мягкой фетровой шляпѣ. Пришлось его видѣть близко въ нашей же гостиницѣ, когда онъ пріѣзжалъ съ визитомъ къ проживавшему ьъ то время подъ одной крышей съ нами Президенту Французской Республики Феликсу Фору, которому отведены были въ „Ривьера Паласъ” обширные аппартаменты въ бэльэтажѣ, и съ которымъ пришлось мнѣ однажды подыматься въ лифтѣ.. Феликсъ Форъ держалъ себя степенно, просто и съ достоинствомъ.

Вспоминается мнѣ одинъ курьезъ: позвалъ я какъ-то къ себѣ гостиничнаго парикмахера. Пока онъ занимался моей стрижкой, успѣлъ я многаго отъ него наслушаться. Наивному Россіянину, привыкшему съ чувствомъ особаго благоговѣнія высказываться о своемъ Августѣйшемъ суверенѣ, не только странно, но пожалуй и страшно было слушать рѣзко-пренебрежительныя рѣчи отельнаго куафера о своемъ Президентѣ: „Какой онъ для меня Президентъ?!” — подъ щелканье ножницъ теноркомъ запищалъ мой цирульникъ: — „Феликсъ Форъ для меня, прежде всего, кожевенныхъ дѣлъ мастеръ — это его спеціальность”.

Гостилъ также въ Ниццѣ Бельгійскій Король — благообразный, видный, убѣленный сѣдинами старикъ, съ огромной, длинной бородой. Нерѣдко показывалась на Promenade des Anglaisкрасивая Королева Румынская Марія, въ щегольскихъ яркихъ костюмахъ со своей любимицей бѣлой собакой на цѣпочкѣ. И наши Великіе Князья веселились тогда на французской Ривьерѣ. Встрѣтили мы въ Ниццѣ много родныхъ и знакомыхъ. Время проходило весе, счастливо и незамѣтно.

Какъ-то разъ рѣшили мы съ женой проѣхаться позавтракать въ Каннъ; тамъ съ женой стало вдругъ нехорошо, она отказалась отъ ѣды, сильно поблѣднѣла, жаловалась на слабость и головокруженіе. Вернувшись домой, я уложилъ ее въ постель, думая, что это просто усталость отъ непривычной праздно-суетливой жизни...

Я обратился за совѣтомъ къ В. А. Харитоненко, давней и привычной обитательницы Ниццы, прося ее указать какого-либо надежнаго доктора. Рекомендовала она мнѣ нѣкую г-жу Херидинову, оказавшуюся дѣйствительно очень добросовѣстной и симпатичной женщиной. Оставшись наединѣ съ женой, спустя нѣкоторое время, Херединова выходитъ изъ спальни и, привѣтливо улыбаясь, сообщила мнѣ такую новость, отъ которой я нѣкоторое время не могъ придти въ себя - Анна оказалось беременной. Зародилось въ Ниццѣ то самое дорогое для насъ существо, которое въ Самарѣ 14 ноября того же 1898 года появилось на свѣтъ въ лицѣ нашего первенца, очаровательной дочки Маріи, и которому суждено было въ цвѣтущіе еще годы отойти въ вѣчность. Она покоится на русскомъ кладбищѣ въ той же Ниццѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ея могилки, среди кущи розъ виднѣется скромный мраморный крестикъ, на которомъ значится надпись: Madame Hercdinotf.

Первая беременность у Анюты проходила въ исключительно тяжелыхъ для нея условіяхъ, и никакія средства облегчить ея мученій не могли. Ее обезсиливало полное отсутствіе аппетита. Бѣдная Анюта замѣтно таяла и слабѣла. Maло-помалу, я сталъ положительно терять голову и обратился уже съ письмомъ къ Константину Капитоновичу, прося его пріѣхать къ намъ.

Однажды, поздно ночью, я услыхалъ слабый стонъ бѣдной Анюты. Освѣтивъ спальню электричествомъ, я подошелъ къ ней и съ ужасомъ увидалъ, что она вся похолодѣла, еле подавая признаки жизни. Ея прозрачное худенькое личико казалось омертвѣвшимъ...меня обуялъ щемящій страхъ. Перекрестивъ ее и себя, я бросился стремглавъ по корридору внизъ и попросилъ дежурившаго ночного швейцара послать немедленно за Xepeдиновой и дать мнѣ тотчасъ шампанскаго марки „Монтебелло”. Я вернулся въ свой номеръ, и рѣшилъ потихоньку вливать шампанское съ ложечки въ горло лежавшей, какъ пластъ недвижимо, бѣдной Анюты. Приходилось съ силой разжимать стиснутыя ея челюсти, чтобъ пропускать капельки вина. Но Анюта какъ будто успокоилась, чуть порозовѣла, стала лучше и глубже дышать и, наконецъ, спокойно спала.

Раннимъ утромъ пришла Херединова и нашла въ состояніи здоровья жены замѣтное улучшеніе. Послѣдняя ночь оказалась временемъ перелома въ состояніи жены. Съ тѣхъ поръ мы съ Анютой марку „Монтебелло” особо чтимъ, въ память ея чудеснаго цѣлительнаго значенія.

Послѣ описанной мною ночи кризисъ благополучно миновалъ, здоровье жены стало возстанавливаться, и мы смогли двинуться въ обратный путь. Мнѣ надо было торопиться къ себѣ на Волгу, ко всему тому многому и значительному въ смыслѣ службы и дѣла, что меня тамъ ожидало...

Пріѣхавъ въ Москву, мы были обрадованы значительнымъ улучшеніемъ въ здоровьи моего отца, подававшего надежду, по мнѣнію профессоровъ, на дальнѣйшее улучшеніе. Рѣшено было съ весеннимъ тепломъ отправить его въ Головкино. Организацію предстоящаго его путешествія и принятіе всѣхъ необходимыхъ для этого подготовительныхъ мѣръ любезно принялъ на себя Константинъ Капитоновичъ, благодаря чему мы могли съ болѣе или менѣе спокойной душой выѣхать на мѣсто моего служенія въ Самару.

Возвратившись наконецъ къ своимъ дѣловымъ обязанностямъ, я первымъ долгомъ имѣлъ длительное совѣщаніе съ моими коллегами по Управѣ, которымъ высказалъ благодарность за ихъ доброе ко мнѣ отношеніе, а затѣмъ заявилъ, что желалъ бы знать ихъ откровенное мнѣніе по поводу возможности дальнѣйшаго продолженія мною совмѣстной съ ними службы, столь часто, въ силу исключительныхъ моихъ семейныхъ обстоятельствъ, прерываемой отлучками. Весь составъ Управы, во главѣ съ Карамзинымъ, просилъ отбросить сомнѣнія и оставаться на служб ѣ до конца всѣхъ нашихъ полномочій.

Съ новыми силами принялся я тогда за свою любимую работу, стараясь наверстать потерянное время.

По пріѣздѣ въ Самару, мы переѣхали въ Рождественскую усадьбу, гдѣ намъ были отведены особыя комнаты. Туда я пріѣзжалъ ночевать и оттуда ежедневно съ утра переправлялся черезъ Волгу въ Самару на пароходикѣ или на особой, имѣвшейся спеціально въ моемъ распоряженіи, лодкѣ.

Благодаря установившимся не только добрымъ, но и душевнымъ отношеніямъ съ моими коллегами, я позволялъ себѣ, пользуясь удобствомъ пароходныхъ сообщеній, довольно часто навѣщать моихъ стариковъ, устроившихся покойно у себя въ Головкинѣ.

Здоровье отца замѣтно улучшалось: среди лѣта онъ уже могъ тихо двигаться и достаточно ясно говорить.. Не разъ онъ высказывалъ мнѣ свое безпокойство за судьбу родного своего Головкинскаго хозяйства, неоднократно намекая на единственно-возможное разрѣшеніе волнуюіцаго его вопроса — передачи всего имѣнія мнѣ въ единоличную собственность, съ выплатой братниныхъ частей и обязательствомъ обезпеченія жизни ихъ — стариковъ..,