Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах

Мы с женой в это время были в Крыму, на отдыхе, и узнали об этой драматической истории от… Громыко. Да-да, от министра иностранных дел, к тому же еще члена политбюро Андрея Андреевича Громыко, который проводил отпуск на бывшей сталинской даче в Мухолатке. По дороге в Бахчисарай мы заехали туда за Толей Громыко, и вышедший нам навстречу отец его поведал об информации, которую только что получил. Он же рассказал, что брошенный отец и муж вел себя «достойно» – два часа жена, сидя уже в машине церэушников, безуспешно уговаривала его последовать ее примеру, сделать правильный выбор между свободой и репрессиями, которые ждут его в Москве.

Репрессии не заставили себя ждать. Митрохина в тот же день этапировали в Москву, а там немедленно вызвали на ковер – на заседание коллегии КПК. Лева по вполне понятным причинам был в полной прострации, а я пытался обратить внимание уважаемых членов Комитета на абсурдность ситуации – осуждать и наказывать человека, который ради верности своему гражданскому долгу понес такую потерю.

Митрохина исключили из партии, мне, как руководителю учреждения, в недрах которого все произошло, объявили выговор – третий в моей коллекции.

Петрова, хоть в этом разбирательстве и обошлись без нее, была отомщена. Мои попытки дозвониться до Михаландрева, тем более попасть к нему на прием успеха не имели.

Он, говоря современным языком, просто-напросто сдал меня партопричникам, когда обнаружил в своем недавнем фаворите идеологическую червоточинку.

Последний поразивший меня штрих. Внезапная смерть оказавшегося отнюдь не бессмертным Кощея застойных времен застала меня в Минске, на съезде журналистов этой тогда еще советской республики. В тот же день мне позвонил один из многочисленных моих цековских кураторов и спросил, не собираюсь ли я прервать командировку, чтобы присутствовать на государственных похоронах. Услышав, что такого намерения у меня нет, он был шокирован. Я почувствовал, что мой отказ ранил его в самое сердце.

В пору, когда разгорался скандал вокруг статьи «Комсомолки» о сталинских романах Ивана Шевцова, которые, кстати, поминает и Алексей Аджубей в своей книге «Те десять лет», нашим страстным защитником был Юлиан Семенов.

Юлиан, к тому времени уже автор и романа и сериала о Штирлице, не скрывал, что сам был вхож в начальственные кабинеты, но считал, что в сложившейся тогда ситуации его весу будет уже маловато.

– Надо подключать Сережу, – заявил он, имея в виду своего тестя Сергея Владимировича Михалкова, который в добавление к своей мало с чем сравнимой известности занимал в ту пору и немалое официальное положение – был председателем Союза писателей РСФСР.

Мы к тому времени были довольно хорошо знакомы с Сергеем Владимировичем, и я уже успел освоиться с тем фактом, что писатель, чья книга, разумеется «Дядя Степа», была первой в твоей жизни, которую ты прочитал самостоятельно, вдруг становится тебе чуть ли не другом и зовет тебя по-свойски «старик».

Знал я, однако, и то, что даже в семье его как автора двух версий гимна СССР заочно называли «дважды гимнюк», и не очень-то надеялся, что он захочет ввязываться в чужую драку. Что у него, своих проблем, что ли, не хватает?

Юлиан между тем уверенно заявил, что завтра же будет с «Сережей» у меня в кабинете.

Так оно и случилось. Михалков с удобством, вытянув на полкомнаты свои длинные ноги, уселся за журнальным столиком и, попивая черный кофе, вкусно заикаясь, клял последними словами «этого подонка Шевцова», в творениях которого нашлось, как мы все догадывались, место и таким персонажам, которые прозрачно напоминали как Юльку, так и самого Сережу.

– Старик, – говорил он, и это обращение как-то уравнивало нас не только в славе, но и в возрасте. – Старик, не волнуйся. Завтра же буду у… – Он назвал фамилию заведующего сектором литературы, был в природе такой сектор, в отделе культуры ЦК КПСС.

– У Демичева, – твердо сказал Юлиан, назвав фамилию секретаря ЦК КПСС. И пристально, со значением, посмотрел в глаза своему тестю.

– Хорошо, старик, у Демичева, – покорно повторил Сережа вслед за зятем высокую фамилию. – У Демичева так у Демичева, – примирительно сказал он. – Вы мне только в-вот что с-сделайте. Вы напишите тезисы. Ну, несколько строк, что сказать. Да нет, я помню, помню и знаю, что сказать, – замахал он руками на снова напрягшегося Юлиана. – Ну, несколько, чтобы оттолкнуться… несколько примеров… Я же этой блевотины не читал и, как вы понимаете, мои молодые друзья, читать не буду…

Мы с Юлианом посмотрели друг на друга.

– Сделаем, – сказал Юлиан. – Сегодня же напишем. А ты пока звони, договаривайся, – и показал на стоявшую у меня на столе вертушку. Отговорки «дяди Степы», что ему, мол, сподручнее сделать из своего кабинета (что у меня, своей «вертушки», что ли, нет? О-они же, гады, узнают, откуда я звоню), не были приняты во внимание его неумолимым зятем.

Делать нечего. Михалков покорно набрал номер, но на том конце трубку, к его заметному облегчению, никто не снял.

– У них такой порядок, – разъяснил он нам, – если самого в кабинете нет, секретарь трубку не берет.

Но тут же твердым голосом пообещал:

– Я ему утром из союза позвоню.

Он ушел, я достал свою «Эврику», и мы с Юлианом засели за тезисы, не уложившись, естественно, в несколько строк.

Получилось, по его предложению, что-то вроде письма, которое, он уверял, обязательно подпишет, «не отвертится» Михалков. Он забрал текст с собой, и о дальнейшем ходе событий я узнавал уже из его своеобразного репортажа по телефону.

Строго говоря, никакого хода событий и не случилось.

Первые два дня после того, как Юлиан передал Михалкову наши «тезисы», которые тот клятвенно обещал подписать, о нем вообще ничего не было слышно. Потом Семенов позвонил мне и сказал, что отловил-таки тестя у него в конторе и собирается отвезти его вместе с подписанной эпистолой прямехонько на Старую площадь. Через пару часов он, не любивший отступать, сообщил, что «дядя Степа» только что закрыл за собой двери первого подъезда, а он, Юлиан, у которого, в отличие от «дяди Степы», постоянного пропуска в ЦК нет, прогуливается по площади и в данный момент говорит со мной из автомата.

Еще через час он позвонил снова, глубоко разочарованный:

– Снимаю караул, старик. Мочи больше нет ждать. Подробности завтра.

Назавтра я узнал от него, что, приехав за женой на дачу к тестю, он застал его за скромным семейным ужином, к которому пригласили и зятя.

Как удалось Юлиану с помощью наводящих вопросов выяснить, из первого подъезда, где сидели секретари ЦК, Сережа внутренними ходами и переходами отправился все в тот же отдел культуры, где мило побеседовал с тем самым завсектором, которого Юлиан забраковал с первого предъявления. Письма он в ЦК решил не оставлять. Зачем плодить бумаги, если все можно своими словами рассказать.