Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах

Цепь замкнулась, по поводу чего мы еще много лет весело злословили с Юлианом.

«Дядя Степа» некоторое время обходил меня стороной, а когда выяснилось, что дело все-таки решилось вроде бы в мою пользу, сообщил мне, зажав в угол на очередном заседании:

– Я им сказал. Они меня слушают. А куда им деться? – продолжал он, заикаясь больше обычного. – На кого им, е…на мать, еще положиться?

И сам себе, как некогда Ленин у Горького, проникновенно ответил:

– X-х…й им есть еще на кого положиться.

Впервые это имя и фамилию – Юрий Гагарин – я услышал в Нью-Йорке, после того, как наша молодежная делегация, в составе которой был уже знакомый читателям Женя Верещагин, прилетела в «Железный Миргород», как его назвал Сергей Есенин.

В первые часы, даже сутки наши в Нью-Йорке я почти готов был согласиться с поэтом. В аэропорту, пока ждали проверки паспортов, поразила длиннющая очередь к таможенному контролю, состоящая из одних негров. И до сих пор не знаю, было это следствием существовавших в ту пору предписаний или просто совпадением, но впечатление было не из приятных. «Значит, все правда, – подумал я. И вместе со мной – мои спутники. – Не врут календари».

В гостиницу, дело было к вечеру, ехали в каком-то задрипанном автобусе через какие-то бесконечные мрачные улицы с ежеминутными и казавшимися бесконечными пробками, которые для нас, людей начитанных, не были сюрпризом, однако оказались тягостнее, чем ожидалось.

Гостиница, долговязое здание из покрытого копотью и пылью кирпича, принадлежащее организации молодых христиан ИМКА, показалась убогой по сравнению с теми роскошными KJIМовскими отелями, светлыми и просторными, в которых мы останавливались в Копенгагене и Амстердаме по дороге в США. Меня, как одного из двух руководителей делегации, поселили отдельно, но я сразу же позавидовал своим спутникам, у которых номера были на двоих.

В своем апартаменте – четыре шага вдоль, три – поперек, я почувствовал себя узником. Узкая, покрытая чем-то темным кровать. Кресло со скрипучими пружинами. В ванной с туалетом сочится вода, а где-то под потолком надрывно дышит еще мало знакомый мне кондиционер. Окно забаррикадировано плотными в несколько слоев шторами, за которыми скрываются тугие жестяные жалюзи. Если через то и другое продраться и выглянуть наружу, увидишь гудящую и рычащую тьму, рассекаемую неподвижным тусклым светом фонарей и мельтешением желтых автомобильных огней.

Подумалось вдруг, что, если бы по какому-то дьявольскому стечению обстоятельств пришлось бы остаться здесь навсегда – покончил бы с собой. Наутро внезапное возникновение имени Гагарина на полосах газет и экранах телевизоров развеяло это наваждение, навеянное не только реальными обстоятельствами, но и предшествующей поездке «подготовкой».

Доброжелательная настороженность, с которой нас встретили и опекали «молодые христиане» из ИМКА, сменилась бурной восторженностью. Словно это кто-то из нас, восьми неуклюжих норовистых парней и двух молодых женщин, оказался первым человеком в космосе. Нам прощалось даже то, что на первых порах мы, особенно несгибаемый сибиряк Женя Верещагин, упрямо педалировали на очевидном – на том, что это первый человек – советский. И что первый спутник тоже был советским. Это был тот редкий случай, когда наши сопровождающие и все, с кем мы в те дни встречались, начисто забыли о национальной гордости североамериканцев и ликовали по поводу того, что человечество преодолело земное притяжение и вырвалось в космос. Тогда эти превратившиеся за десятилетия в штамп слова звучали свежее, чем восклицания о розах в тургеневских «стихотворениях в прозе». Я чувствовал себя именинником вдвойне. Газеты миллионами экземпляров тиражировали снимок Гагарина с его, сразу ставшей фирменной, улыбкой на устах и белым голубем в руках. Увидев под снимком фамилию Барашев, я всем, кому только можно было, разъяснил, что это – дело рук Пашки Барашева, моего коллеги по «Комсомолке» и соседа по даче.

Гагарин выручил нас и несколькими днями позже, когда начались события в заливе Кочинос – вдохновляемое Джоном Кеннеди нападение на фиделевскую Кубу, против которого сразу же, со всей свойственной ему экспрессией, выступил Хрущев, что моментально было доведено до сведения американской публики. Сообщения об этой авантюре, которой скоро начнет стесняться даже ее инициатор, застало нас в американской глубинке, в каком-то Форт-Уэйне, где мы из героев и звезд сразу же превратились чуть ли не в преступников и шпионов.

Отель, в котором нас разместили по прилете, наутро окружили плотные слои полицейских. Их главный – коротко остриженный здоровяк с жезлом в руках и серебряной звездой на груди – был похож сразу на все карикатуры на американских шерифов. Бешено вращая глазами и дубинкой, он наблюдал не только за каждым нашим шагом, но, кажется, и за каждым глотком кока-колы, который выпивал кто-нибудь из нас.

Наш ответственный гид Настасия Михайловна – Анастасия Романофф, – не прерывавшая с ним переговоров, которые велись шепотом с ее стороны и рычанием с его, поведала нам потом, и совсем не в шутку, что речь заходила об интернировании нас «до особого распоряжения». И только ее настойчивые упоминания о том, что господин Панкин лично знаком и даже в дружбе с тем, кто произвел на свет этот замечательный снимок с голубем, заставили его смилостивиться. Добившись разительных перемен в настроении нашего стража, чья колпак-шляпа сразу стала похожа на панаму дачника-пенсионера, она тем не менее «аранжировала» досрочный переезд к следующему пункту нашего месячного путешествия. Гагарин меж тем уже не выходил у меня из головы. Полистав в посольстве поступившие из Москвы газеты, я уловил по публикациям в «Комсомолке», что первый в мире космонавт уже попал в ее теплые объятья. К Барашеву подключился Песков. Я мог надеяться, что и моя встреча с ним не за горами.

Так оно и случилось. Когда я вернулся в Москву, Юра Воронов под секретом поведал мне, что бюро ЦК ВЛКСМ взяло своего рода шефство над космонавтами.

– ?

– Ну да, будут же еще полеты.

С тремя будущими космонавтами он уже познакомился в Переделкине. Переделкином на жаргоне комсомольской элиты именовалась дача для секретарей и членов бюро ЦК комсомола, расположенная недалеко от более известного писательс кого поселка с тем же названием. В отличие от Воронова, которому по рангу было «положено», мне туда пока ходу не было. Но для знакомства с Гагариным это и не понадобилось. Первый раз мне довелось пожать ему руку, когда он прибыл на встречу с «активом» в конференц-зал ЦК ВЛКСМ. Потом встретились в Георгиевском зале Кремля на приеме в честь какого-то высокого зарубежного гостя.